– Ты будешь жить в доме этого человека, – сказал отец.
– Он согласился взять тебя, в таком положении, – добавила мама.
– Ещё один ребёнок, – сказал плотник с улыбкой, но грустным голосом, когда мы шли к нему на соседнюю улицу.
В глазах его застряли частицы света от ночи, когда прилетал дух, обещавший мне материнство. Я тащила свой чемодан с вещами, переставляя ноги, как пингвин с побережья. Я поняла, что под ребёнком он имеет в виду меня.
Когда мы вошли в дом, стайка невесомых детей пересекла комнату. Они были похожи на моль, эти дети. Мальчик в огромном пиджаке, чьи рукава волочились по полу и девочки в кружевных бежевых платьях времён Великого трека. Они пролетели, оставляя в воздухе золотистую пыльцу.
Да, плотник, конечно, дедушка. А дети – ваши родители, погибшие вот за эту свободу, где мы снова прячемся за колючей проволокой. Вы спрашиваете, что лучше. Я говорю – мир лучше, только мир.
В доме было тихо, пахло свежим деревом, стружкой. Стайка детей скользила светлыми комнатами, словно пыль в солнечном луче. На кроватях и столах, на стенах лежала грусть и любовь ушедшей женщины. Её безупречная фотография стояла в гостиной, и всё вокруг скучало по ней.
– Помой детей, – сказал ваш дедушка. – Два года ими никто не занимался.
Я сложила свои вещи в уголок, и закатала рукава. Засунула всех детей в маленькую ванну. Дети доверились моим рукам. Брызги полетели на коричневый кафель.
Потом я убирала дом, варила. Я стирала вещи, они выгорали на солнце. В заботах убегало время. Днём боги держали высокое небо, а ночью, уставшие, ложились на крышу. Дети росли, и рос ребёнок внутри меня.
Мне часто снилось, что я стою в вельде, а сам воздух играет колыбельную на рамкиетджи, струны которой приделаны к канистре для машинного масла. Струны сделаны из тормозного троса, но мелодия их загадочная, нежная.
Когда начались роды, Джабулахни никак не появлялась, а я понапрасну истекала потом и мукой, повитуха сказала обо мне:
– У неё тут все закрыто крепко, как заговорили, мне не справиться.
Дедушка поймал такси, мы поехали в больницу. Ох, как больно было ехать, каждый камешек, на который наезжало такси, причинял мне острую боль.
– Не понимаю, ничего я не понимаю, – сказал врач. – Она … абсолютная девственница, не понимаю ничего.