Мы с моим побежденным противником мирно болтаем. Тема – помню, как сейчас – наши отцы. Оба, как выяснилось, заядлые бадминтонисты. Его отец был всеиндийским серебряным призером, а мой, в течение одного удачного сезона, чемпионом британских вооруженных сил в Сингапуре. И вот, пока мы проводим эти забавные сравнения, я вижу, как наш администратор и бухгалтер Элис, родившаяся на Карибах, берет курс на меня. С ней очень высокий молодой человек, чье лицо я еще не вполне могу различить. Шестидесятилетняя Элис – чудаковатая осанистая особа, слегка задыхается. Мы с ней два самых старых члена клуба; я как игрок, она как главная опора. Как бы далеко меня ни заносила судьба, мы с ней непременно обменивались рождественскими открытками. И если мои послания отличались игривостью, то ее поздравления дышали святостью. Говоря «берет курс на меня», я имею в виду, что они под предводительством Элис атакуют меня сзади, поэтому им нужно сначала пройти мимо меня и лишь потом развернуться ко мне лицом. Забавно, но они это делают в унисон.
– Мистер Нат, сэр, – церемонно обращается ко мне Элис. Чаще я для нее «лорд Нат», но в тот вечер она понизила меня в звании до простого рыцаря. – Этот хорошо воспитанный юный красавец желает поговорить с вами наедине. Но он боится потревожить вас в минуту вашей славы. Его зовут Эд. Эд, поздоровайтесь с Натом.
В моей памяти Эд так и остался: стоящий в паре шагов позади нее долговязый, под метр девяносто, очкастый парень, от которого веет одиночеством, а на губах играет смущенная полуулыбка. Запомнилось двойное освещение: оранжевая полоска из бара придает ему небесное сияние, а подсвечивающие снизу фонари бассейна еще больше удлиняют его силуэт.
Он делает шаг вперед и становится реальным. Два больших неуклюжих шага – левой, правой, стоп. Элис отбывает. В ожидании слов я изображаю на лице терпеливую улыбку. Волосы темные, взъерошенные, ученически-внимательный взгляд больших карих глаз, какой-то неземной за счет очков, и длинные, до колен белые шорты, в каких обычно ходят яхтсмены или сыновья бостонской аристократии. На вид лет двадцать пять, хотя этим вечным студентам запросто может быть и меньше, и больше.
– Сэр? – наконец обращается он ко мне, и не сказать чтобы с особым почтением.
– Нат, если не возражаете, – поправляю я его с улыбкой.