Здесь нечего было делить вообще. И всё же язвенные пятна на «шкуре» планеты не были совсем мертвы. То есть, угроза смерти там пряталась за каждым камнем, но только для тех, кто ещё жил в старом мире технологических побед мирового разума, американской денежной закваски и великих побед материалистического реализма. Во всяком случае, глобальные победы бессмысленности над безысходностью стали для насельников планеты чем-то очень привычным и необходимым.
Во все века глобальные и не очень битвы походили на «мировоззрение человека, который или ещё не обрёл себя, или уже снова себя потерял».[1] Люди дрались, стараясь не умом поразить противника, но показать, насколько тот слаб против чужой воли, против чужого желания. Сломить его, заставить согнуться! А не хочет – так пусть в гости к смерти отправляется. И ежели эта госпожа отпустит, так пусть живёт пока, а на нет, и суда нет.
Пусть люди всегда сражались за место под солнцем, зато чувствовали себя исключительно гиперборейцами,[2] сорвавшими седьмую печать одиночества в этом мире Апокалипсиса: «И когда он снял седьмую печать, сделалось безмолвие на небе…»[3] Но никогда и никто не задавался вопросом: а только ли живущему в грешном мире выпадет доля сорвать седьмую печать семи одиночеств, чтобы стать единокровным повелителем? И повелителем чего? Одиночества? Люди разучились дарить друг другу радость жизни, радость существования. Во главе угла цивилизации стояло изначальное порабощение себе подобных, государственный тоталитаризм и послушное подчинение грубой беспардонной силе. Каждый стремился подчинить всех и вся себе единственному, неповторимому, превращаясь в архантропа-неандерталиенса.[4]
Долго ли, коротко ли, а такой желающий и живой всё-таки нашёлся. Среди людей появился-таки архантроп-людоед, стремящийся подмять под себя весь мир, но, как ни странно, оградить планету от уничтожения, от войн, от беспричинного убийства.
Чтобы достигнуть Божественных высот, не нужно блуждать в лабиринте, разыскивая Минотавра, или испытывать семикратно опыт человеческого одиночества. Всё должно в этом мире стать новым, превратиться либо в иную форму жизни, либо в другую форму человечества, только новую. Так было предсказано мудрецами исчезнувшего племени майя, и это же повторяли прорицатели всех стран и народов.