Итак, продолжаем разбираться. Новообращенному объявляется Божья Воля: Богу угодно, чтобы все жили в Церкви. То-есть, все мирские заботы – «во чрево», пройдя через которое, они сами понимаете, во что обращаются. Иначе говоря, жизнь как таковая – дерьмо (извиняюсь), и сама по себе имеет смысл только в качестве удобрения на полях служения Богу в Церкви. А в чем же это служение, угодное Богу, заключается? В основном, в Богослужении. То-есть, самое главное дело в мире, угодное Богу – это церковная служба, и все, что с нею связано, и поэтому понятно, что самые главные люди на свете те, кто эти богослужения устраивает и проводит. Ну, есть там всякие еще мелочи: малое доброделание, домашнее благочестие, исполнение молитвенных правил, милостыня, наконец – это все для негодных, для тех, кто церковной карьеры не сделает по «профнепригодности». Женщины, например, о которых даже в евангелии не раз говорится: «… не считая женщин и детей». А пословица прямо определяет: «Бабе попом не бывать, красной девке обедню не служить». Правда, есть одна лазейка, как женщине к церковной карьере примкнуть и наладиться – монашество. Но об этом разговор отдельный, особенный.
А дальше все просто. Самый главный у Бога – конечно, Патриарх, высший церковный чин (на Западе – Папа), дальше чины помельче, еще помельче, совсем мелкие – а там и «народ этот, невежда в законе, проклят он». И если хочешь иметь свое законное место пред Богом, пора браться делать церковную карьеру: сперва ты нам послужишь, служа тем самым Богу, а потом идущие следом послужат тебе. Получается что-то весьма похожее на финансовую пирамиду господина Мамвроди – уж не в церкви ли этот умник набрался премудрости на свою математическую модель жульничества?
Господи, сколько лет я сам пропутался в этом лабиринте выстроенных в затылок цитат и мнений, не находя ни щелки, ни выхода. И, раз попав в этот порочный круг, скольких других людей загонял в него кнутом и пряником, заставляя скакать вперед себя, или следом. Некоторых и погубил… Господи, прости нас, неразумных. Были немногие, которые отказались, сошли с дистанции. Таковых мы (в том числе и я) писали в предатели.
Впечатление, полученное мною в церкви перед крещением подтолкнуло меня навстречу поискам, вначале вполне бессознательным, возможности «служить Богу», заняв – я был в этом искренне уверен – предназначенное мне место священника в церкви. При этом мне представлялось, что служение это похоже на сказку Горького про Данко: «что сделаю я для людей?» Не забыл я и про патетическую концовку: вырванное из груди горящее сердце, остыв, погасло, и выпав из ослабевшей руки, было втоптано в грязь бездушной толпой двинувшихся дальше по своим делам себялюбцев. Именно с позиций оскорбленного великодушия воспринимал я довольно безразличное, потребительское отношение первых своих прихожан, в основном деревенских старушек, к церкви с ее великими истинами и лично к себе, и моему подвигу «самопожертвования», состоявшему в отказе от блестящей по возможностям гражданской карьеры ради служения в деревенской церкви. Постепенно выяснилось, что никуда я их за собой не поведу, и не смогу научить «разумному-доброму-вечному», потому что они заняты своей вполне земной жизнью, в которой церкви, включая и мою персону, отведено вполне небольшое место. Я обижался «за Бога», обличал их, даже по молодости пытался «наказывать», но так ничего и не получилось. Я возмущался и удивлялся вполне искренно, а потом за многие годы привык, и знал, что «духовный разговор», с которым ко мне обращаются, сведется к вопросу, можно ли «завтра» в постный день подать на поминальный стол скоромное, и водку поставить. Я не возражал – все равно делали по-своему. Только с годами до меня стало доходить, что эти простые люди совершенно не склонны отождествлять меня с Богом, в которого они по-своему веруют, как умеют, да и в посреднике, на роль которого я невольно претендовал, они не нуждаются, ибо «Бог есть на всяком месте». А в церковь ходят больше по обычаю, заведенному предками, потому что «так Богу угодно». Почему, зачем угодно – «не знаем, и знать не хотим, это дело не нашего ума».