Только вот оружие в руке мне бы отнюдь не помешало.
От вторжения обалдели и свои и чужие. Замерли статуями в мастерской скульптора. Только ругался и подвывал тот, кого Ским поддел рогами и отбросил в угол.
Первым очнулся Освальд Харп:
– Ларс, держи!
Брошенную шпагу я поймал на лету.
Теперь у нас было ощутимое преимущество перед противником, но битвы не получилось. Разом развернувшись, нападающие бегом припустили прочь из трактира.
А наши замешкались. Перевернутый стол и вставший посреди зала кхарн теперь только мешали.
– За ними, в погоню! – воинственно взмахнул палашом начальник конвоя.
– Стоять! – бас Освальда Харпа перекрыл петушиный выкрик столичного капрала. – Ночью, без разведки, прямо в засаду угодим.
– Эй, а платить? – Способность исчезать быстро и появляться вовремя отработана поколениями трактирщиков до совершенства. – Может, вы все одна шайка. Удерете под шумок. Еще и зверюгу в зал приволокли!
– Да ну! – Освальд Харп сделал вид, что только сейчас заметил меня и Скима.
«Мог бы удрать», – ясно читалось во взгляде капрала.
Мог бы. Какой порубежник не умеет путать следы в Белом Поле? Уйти от погони, затеряться, а через пару дней заявиться в Бьёрнкрог и по древнему праву вурдов потребовать от короля честного ответа.
Мог бы. Если бы число нападающих не превосходило конвой вдвое. Если бы честный Освальд Харп, упустивший арестанта, сам не отправился бы под суд. Если бы…
А, да что там! Вины за собой не знаю, значит, и бояться мне нечего. За что королю карать верного вассала?
– Капрал Харп! – опомнился начальник конвоя. – Как смели вы дать арестованному оружие?
Как сумел, так и смел. Покрошили б тут всех без Освальда. Ну и без нас со Скимом, наверное.
Я спешился и, отвернувшись от начальника конвоя, эфесом вперед протянул свою шпагу Освальду Харпу.
Когда я называю узилище Гехта тюрьмой, Оле Сван всегда пренебрежительно машет рукой:
– У нас каталажка. Вот в Бьёрнкроге – тюрьма!
Арахена. Грозный замок, укрепленный куда лучше любой приграничной крепости. Он стоит посреди города, но вокруг него пустое пространство, будто прочие дома расступаются и боязливо ежатся, не смея взглянуть на высокие бурые стены. Увенчанная башней под островерхой крышей, столичная тюрьма похожа на злобно усмехающуюся колдунью в плаще с капюшоном. Кого затащит она под складки-стены, тому уже нет спасения.