– Какого хрена? – с непониманием спросил я, вопросительно глядя на Хелену.
– Слушай, – Хелена подняла на меня напряженный взгляд. – Ты…. Если тебе показалось, что между нами там любовь, или еще какие-то сопли, то ошибся. Если ты не догнал, то я живу в таких условиях, что трахаться лучше при каждой возможности, как и делать все остальное, ибо любой миг может стать последним. Потому если тебя припрет, можешь брать и драть меня во все щели, где хочешь, но об отношениях даже не думай.
– Ты…. Ты совсем, что ли? И что это тогда вчера было? Зачем? Мы что, звери?
– Я же сказала, что просто воспользовалась возможностью испытать удовольствие, вот и все.
– Но я же видел! Видел, как ты на меня смотрела! Не может быть такого взгляда у человека, который просто захотел банального секса!
– Тебе показалось, – Хелена покачала головой. – Ты сам себе это придумал. Извини, но нет. Отношений никаких у нас быть не может. Мне они не нужны.
– Но я же люблю тебя! – я перешел на крик, чем заставил Хелену смущенно отвести взгляд. – Люблю! И видел, что у тебя….
– Ничего у меня нет, – сдавленно проговорила она. – Отвали, и дай одежду.
– Сама возьмешь, – хмуро ответил я, выйдя из комнаты и хлопнув дверью.
Настроение стало хуже некуда. Яичницу я выбросил в мусорку вместе с тарелкой, поднос небрежно швырнул на стол, а затем уселся на стул, схватившись за голову и погрузив пальцы в волосы. Поступок Хелены казался мне гадким, бесчеловечным. Ум заполнился тягостными и грустными мыслями, которые были настолько неприятными, что хотелось застрелиться. Любить девушку долгие годы, мечтать о ней, получить, а потом выяснить, что она всего лишь хабалка и животное. Даже понимание этого, на самом деле, не умоляло моих к ней теплых чувств, оказавшихся теперь безраздельными и непризнанными. Было очень больно от мысли, что я, сгорая к ней от любви, никогда не поймаю на себе ее любящего взгляда и не услышу приятных слов.
Почему люди так друг к другу жестоки? Почему безразличные губят влюбленных, и любят безразличных? Я не знал. Для каждого, видимо, существовала собственная доза несчастья, которую он должен принять прежде, чем сможет искренне улыбнуться. Правда размер дозы неизвестен, и доживет ли человек до того, как она кончится – тайна, покрытая мраком. Страшно, наверное, умирать, так и не побыв по-настоящему счастливым.