Ушёл!
Сквозь живые запахи леса ощутимо потянуло знакомым уже до тошнотной жути запахом – гарью. Богуш невольно остановился. Что-то нехорошо горело. Слишком знакомо и привычно.
Постояв несколько мгновений, варяжко сплюнул и процедил сквозь зубы своё любимое:
– Вот двенадцать упырей! – и зашагал дальше, уже без опаски, пинками отшвыривая с дороги сухие ветки.
Тропинка вывела его к поросшей густым чапыжником опушке. Богуш остановился у небольшой берёзы, предусмотрительно оставив между собой и лугом куст. Огляделся.
На лугу горела вёска. Большая, дворов в десять. Весёлым трескучим жёлто-зелёным пламенем полыхали избы, клети и стаи, клубами валил чёрный дым от больших скирд хлеба, не обмолоченных в прошлом году. Ярко горели копны сена. Над камышовыми кровлями стоял многоголосый вой баб и ребятишек, мешался с задавленным матом мужиков и бешеным рёвом гибнущей в огне скотины.
А опричь вёски с весёлым гиком гарцевали два десятка половцев. Ловили осилами бегущую в ужасе от огня скотину и вперемешку с ней, не разбирая – весян.
Богуш замер, вцепившись в сухую ветку обеими руками. До боли закусил губу.
Треснув, сломалась ветка. Треск этот прозвучал неслышно в неумолчном вое, стоявшем на поляне, но отрока отрезвил. Варяжко медленно потянул из-за спины лук, наложил стрелу. Вскинул на уровень глаз, ловя на наконечник срезня цель.
Поджарый высокий половчин на гнедом арабчаке гнался за расхристанным мужиком, что улепётывал к лесу со всех босых ног и что-то неразборчиво орал во всё горло.
Срезень коснулся шеи степняка.
Мужик споткнулся и, захлебнувшись криком, растянулся на земле.
Половчин вздыбил коня, замахнувшись коротким тонким копьём.
Богуш спустил тетиву, стрела рванулась, время остановилось…
Широкий срезень на полусаженном древке пробил сплетение веток, отбросил солнечный зайчик с заточенной грани наконечника и медленно пошёл к цели, с усилием разрывая воздух.
И тут же опять всё пришло в движение. Взвизгнув, стрела гадюкой метнулась к цели. Половчин ударил копьём и тут же повалился с коня, – из разорванной срезнем груди волной хлестала дымящаяся алая кровь.
Опоздал, двенадцать упырей!
По полю прокатился бешеный горловой вопль.
Богуш повернулся и бросился в лес. А сзади, рушась в лес с поля, рвали листву и ломали ветки стрелы – оба половецких десятка подскакали к опушке и швыряли стрелы в лес, как в воду, не жалея. Но сунуться в чащу за ним не рисковали. Богуш, отбежав на половину перестрела, скрылся за выворотнем и остановился.