В то воскресное утро было по-настоящему холодно. Снега на горах не наблюдалось, однако в воздухе пахло скорой зимой. Пока же вокруг царствовала осень. Домики, окружающие трек, стояли в разноцветной листве. Кругом было пусто. Только какой-то сухой американец в шортах прогуливал двух огромных, обросших шерстью собак. Интересно, будет сегодня Луис или нет? Заглядевшись на удивительно красивую панораму, я не заметила его приближения. Он был грустен. Что-то говорил. Я его не понимала.
– I don't understand you. What does it mean? – Он что-то прошептал. Я опять не поняла. И вдруг до меня дошло: «амур», он сказал «амур». Следующую фразу он произнес очень громко: "I live you", почему-то «live», а не «love». Даже такое затертое слово сумел произнести на свой лад. Он стоял переминаясь с ноги на ногу. Он снова говорил, что одинок, не женат и у него никого нет. Но я-то здесь причем? Я-то замужем, у меня ребенок, сын. Я ничего не хочу менять в своей жизни. Я произносила американские фразы одну за другой. Он вздрагивал после каждой.
– I spero, – вдруг сказал он – "я надеюсь". Я пожала плечами. Он стоял у меня на дороге. Я его обогнула и пошла к корту. Оглядываться не стала. Муж и сын отдыхали. Они разговаривали о машинах, и я решила их не прерывать и ничего им не рассказала.
Через неделю весь город засыпало снегом. Ехать на корт не было смысла, и мы остались дома. Все воскресенье мне было не по себе. Щемило сердце, отчего-то хотелось плакать. Я вспоминала, как Луис сказал мне: "I live you", и было обидно, что все проходит и надежды, увы, не сбываются. В конце концов – успокаивала я себя – вдруг зима еще немного повременит, и в следующее воскресенье мы опять поедем на трек. Кто знает?
Опять этот взгляд. С утра хочется, чтобы на тебя глядели доброжелательно, весело, а тут… А еще служащий супермаркета! В России, помню, говорили, что они все обязаны улыбаться, иначе выгонят с работы. Этот не улыбается, смотрит как-то очень пристально и исподлобья. Правда, он не кассир, не менеджер, просто рабочий, каких в этом супермаркете много. Правда, он от прочих отличается чем-то. В нем есть какая-то интеллигентность что ли, лицо не тупое, со своим выражением. Маленький, сутулый, с черными волосами, что-то еврейское во внешности, определенно что-то еврейское. А впрочем, что мне до него и его пристального взгляда?! Отхожу от секции, где он копошится, выкладывая что-то из коробок, и подхожу к кассе. Кассир – моя хорошая знакомая – Вайолет. Помню, когда в первый раз я пришла за покупками в этот ближайший от дома супермаркет и оглядывалась, к кому подойти, Вайолет сама пригласила меня к себе. Возможно, увидела, что у меня мало продуктов – а она работала на экспресс-линии, – но, скорей всего, я ей чем-то понравилась. С тех пор я хожу только к ней. Мы с нею очень подружились. Мне иногда и в магазин-то не нужно – дома все есть – так я специально, чтобы с Вайолет пообщаться, спешу с утра в наш Стоп-маркет. Это, можно сказать, мое единственное общение с американцами на их языке. Я этим общением дорожу. Да и настроение с утра поднимается – очень она по-доброму улыбается и всякие хорошие слова говорит на прощание. Вот и сейчас Вайолет смотрит на меня по-особому, не как на обычного покупателя, и вопрос свой, задаваемый по заведенному порядку, задает со значением, и ответ мой и встречный вопрос выслушивает внимательно. А потом вынимает откуда-то фотографию – и протягивает мне. На фотографии девушка лет семнадцати, веснушчатая, светловолосая, в простеньком спортивном костюме. – Джессика? – догадываюсь я. Об этой Джессике Вайолет мне все уши прожужжала – из трех детей она ее любимица, спортсменка, бегает на короткие дистанции.