– Проходи, Спиря, не бойся.
Прикидываю, что я имени ей своего вроде бы не называл. Откуда ж она его знает тогда? А она, как мысли мои читает:
– Ты ж мне в лесу Спирдоном назвался, вот я тебя Спирей и назвала. Не обижаешься?
Я головой мотаю, нет мол.
– А меня Матреной Матвеевной звать-величать, проходи к столу, вечерять будем.
Я ем-наворачиваю, а она сидит напротив, ладонь по щеку поставила, смотрит на меня и молчит. Потом вдруг спрашивает, и ведь не о том, откуда я, или куда иду, о другом совсем:
– Ты крещеный?
Я удивился было, зачем ей это, потом отвечаю:
– Крестили маманя с батей покойным.
– А крестика на тебе, почему нет?
Опять я удивился, но про себя думаю, что старому человеку простительно про религию всякую размышлять и говорю спокойно:
– Так мне еще в школе рассказали, что никакого бога нету, никто его не видел. К чему мне крестик?
Она улыбается тихо, кринку с молоком ко мне пододвигает:
– Ну, люди то болтать горазды, особенно какие умней всех себя считают. А Бога Иисуса Христа тыщи видели, как я вот тебя, а слышал каждый, только не каждый слушает.
– Это как? – спрашиваю.
– Так душа у тебя есть или нет? Говорит она с тобой?
И тут у меня вдруг чего-то в глазах замокрело, устал видать сильно. Комок в горле молоком пробил.
– Говорит, – отвечаю. – Когда корит, а больше утешает, чтоб духом не падал, на всех вокруг не озлобился.
– Так это ж Он тебя и утешает, Иисус Христос.
– Так он, что же по-вашему у меня в душе живет?
Опять же с улыбкой ее спрашиваю, а самому совсем не смешно. Вспомнил, как просил Господа, хоть и молитвы не одной не знаю, как мог, просил, чтоб уберег. И когда от немцев вдвоем с Панкрушихиным отстреливались, и когда от полицаев бежал. Да и не тогда только… А она дальше говорит да спокойно так:
– И у тебя Он в душе, живет, и у меня, и у каждого. Потому как вездесущ. Во весь мир со звездами и планетами не вмещается, а в душу человеческую входит. Так вот.
Тут я озлился вдруг, слезинки с глаз смахнул и спрашиваю, да с напором еще:
– И в Гитлере живет? Так у него, кровососа, душа разве есть?
– Есть, – говорит она. – Только черная совсем. Тесно там Господу, трудно, мучается бедный, а все ж есть. Поскольку за всех без различия страдать подвизался. Люди Христа уже, считай, две тысячи лет мучают, а он их любя спасает. Тебя вот бережет.