Остановились в лесу, чтоб малую нужду справить, так сержант этот с автоматом наперевес глаз с меня не сводил, на прицеле держал. И смешно, и страшно. Вспомнил «майора», диверсанта немецкого, который нас под пулеметы вывел, думаю, за такого меня что ли считают?
Ночью привезли куда следует, посадили в камеру, там таких, как я оборванцев, что из окружения вышли, с десяток уже было. Хорошо еще борода у меня тогда, считай, не росла, мужики какие со мной в одной камере сидели на Бармалеев были похожи.
Там в камере, ночью уже, снял я с себя крестик, чтобы особисты не увидели и к нему не прицепились, хоть вроде и свобода вероисповедания, да подозрительно. У них же все подозрительно у ребят этих – бритый –подозрительно, небритый того подозрительней, – усмехнулся Князев. – А тут лейтенант, комсомолец, молодой парень и верующий? С чего бы это? И нет ли тут какого замысла? В общем, снял и спрятал в брючном кармашке.
Потом, когда из особого отдела вышел, опять его одел и уже не снимал больше, он и сейчас на мне. Грешен я безмерно, но Господь обещал грешников спасти, может, и меня за мои страдания простит. Да и кой-чего хорошего я людям тоже сделал, я так думаю. А раз им, значит и Ему.
– Так вы по-настоящему верующий? – жарко спросил я, поскольку до того людей искренно, не показушно веровавших в Бога не встречал. Правда, на Пасху тогда много народу стало в церкви на службе стоять или на Рождество Христово друг к другу с угощением ходить. Я и сам и стоял и свечки за здравие и за упокой ставил и по гостям ходил. Только вот казалось мне, что Бога-то никто из нас не знает. Просто традиции старые вернулись – необычно, любопытно, рассказать кому можно, как на всенощной в церкви стоял. Игра это все было по большому счету, а ведь о тайне великой речь шла, такой, что и тянет тебя к ней, не пойми чем, и узнать ее опасаешься, с тихой дорожки на широкую дорогу ступить боишься…
– Не знаю, – после паузы сказал Князев. – Хотел бы этого, это точно. Было время, когда всем, что во мне есть уверовал. Спастись то, казалось, уже никак нельзя было, а приходило спасение. И не один ведь раз, какие уж тут случайности. А потом, когда топора над шеей не было, опять сомнения возвращались. То так, то по-другому, думаю. В церковь не хожу, а молиться молюсь каждый день, хоть кроме «Господи, помилуй», да «Спасибо тебе, Господи» и не знаю ничего. Хочу, чтобы Он был, с ним жизнь светлее, а там, теперь скоро уже узнаю, есть ли Он и каковский.