Ее искаженное годами за университетской кафедрой лицо опустилось к моему. Она подошла так близко, что я почувствовала запах табака от воротничков ее блузы, опустила глаза по инерции, замерла даже.
– Садитесь, Демидова!
Аллочка резко отвернулась от меня и, стуча каблуками, так же неуверенно пошла в сторону меловой доски.
– Фух, – выдохнули за моей спиной. Обернулась. – Завела артистку, – прошептала Танюха.
Было такое, мне уже снились подобные сны, где я бегаю по коридорам универа и почему-то всегда опаздываю на пару по философии. А там Малинников должен рассказать что-то очень важное. Сон иногда повторялся и пытался объяснить мне что-то – что я всё равно не пойму все эти знаки, ночные предсказания, – а теперь этот сон просто вышел из себя. Вот так просто вышел и стал явью. Бред какой-то, конечно же, подумала я. И по идее, когда сон позволяет передвигаться по нему и контролировать его, я творю какую-нибудь смешную дичь: прыгаю через заборы, дышу под водой и занимаюсь любовью с красивым незнакомым мужчиной. Но не в этот раз.
– Что происходит? – Танюха сидела позади и что-то усердно писала в тетрадь.
– Основы редакторского дела происходят, что еще с ней может происходить, – не поднимая даже глаз на меня, ответила подруга.
– Почему?
– А вот это странный вопрос, – на котором она всё же подняла глаза, чтобы убедиться, что я в себе.
Но, по всей видимости, из себя я вышла какое-то время назад, когда провалилась в сон в своей кровати.
– Я имею в виду… Ничего я не имею в виду.
Какие уж тут вопросы и предположения, когда ты трогаешь свою голову и понимаешь, что у тебя есть челка и выбритый висок. А если есть челка и выбритый висок, то вот тут начинаются вопросы куда серьезнее: что я делаю на ОРД? что я делаю в две тысячи восьмом году? Это был тот вопрос, ответ на который мне нужен был немедленно.
– Телефон дай, – отобрала у Танюхи старую раскладушку.
Не нашла фронтальную камеру, черт бы побрал прогресс, который тогда еще не вставил ее во все телефоны. Сфотографировала как могла и…
– Это я?
– Демидова, ты головой ударилась? – с последней парты переживать уже начал Федя. Федя был не самым коммуникабельным человеком, но тут и ему стало интересно, что же со мной не так.
И, по всей видимости, я действительно головой ударилась – и сильно, раз уж я почему-то оказалась в две тысячи восьмом году, где мне двадцать лет и где в наушниках старосты играет победная песня Билана.