А когда родители вернулись с поля, расписал все в картинках. Да еще прибавил что-то о колосках, которые пионеры собирают осенью после жатвы. Родители переглянулись. Мой пионерский порыв их, видно, смутил. «Ты, Валь, – неожиданно мягко обнял меня отец, – помалкивай об этом. Видишь сам, Тонька-то какая… Вот-вот помрет. А теперича может выжить. – И помолчав, решил убедиться. – Не сболтнешь»? «Не, – испугался я за Тоньку. – Никому не скажу, даже Тоньке». «Тоньке особливо не говори».
Этой же весной председатель застукал бабу, которая отсыпала семенного зерна в карман телогрейки. Баба попалась боевая, языкастая.
– А ну-ка, Лизка, показывай, что у тебя в карманах, – наседал председатель. И сам попытался проверить ее карманы.
– А накось выкуси! Ты, что, прокурор, по карманам не своим шарить?
Председатель обозлился:
– Сымай, говорю, телогрейку, вытряхивай!
– Сам сымай, – кричала баба. – Тебе не привыкать сымать с нас… Вон с Зинки начинай, она ждет не дождется.
Все заулыбались-заусмехались, кто про себя, а кто и пошире: на селе разве амуры схоронишь?
– Язык – помело, – председатель смущенно отступил в круг мужиков. – Не знает, чем рыскует. Да за карман зерна на десять лет засадят!
Да, приворовывали во Владимировке, не без того. Но приворовывали от безысходности. Отец как-то в зиму был поставлен сторожить амбар с зерном. Хранилище стояло на сваях; это чтобы снизу поддувало, пол не гнил, а вместе с полом и зерно. Ключей от амбара у него, конечно, не было. Работа его заключалась в том, чтобы днем и ночью наведываться к амбару и смотреть, не взломан ли, не потревожен ли еще каким-то образом. Приходит однажды зимним вечером, в кармане пшеница. Как, откуда?
– Гляжу, мышь юркнула под сваю, нагнулся, а там горка зерна прямо на земле. Я ее в карман, глядь, а из амбара новое посыпалось. Уперлись зерна в горку – и сыпаться перестали.
– Ой, Андрюша, узнают…
– Да как узнают? Я снежком присыпал, не увидят. А увидят, что ж, не я дырку сделал. Может, сама откуда взялась, а может, мышь прогрызла.
Так отец до весны и приносил по две горсти пшеницы; мелко-мелко толкли ее в ступе на ужин.
А Шурка, старший брат, наловчился воровать молоко. И надо же так выдумать: поставит мать горшки с молоком в погреб, чтобы отстоялось, чтобы сверху сливки снять и затем из них масло получить. По-моему, килограммов десять масла надо было сдать с коровы – такой налог установила власть. И удивляется мать: