– О! – сказал Ле Мофф, нахмурив брови, – о капитане говорили дурно.
Никто не ответил, но головы наклонились к столам, и несколько стаканов было опорожнено для вида.
– Скажите, что у вас на сердце? – продолжал Ле Мофф. – Не стесняйтесь, вы знаете, что я добрый малый.
– Мы хотим вступить в службу к кому-нибудь, – сказал один, приподнимая голову.
– Нам надоело шататься там и сям, не знать никогда, куда мы идем.
– Да, – продолжали все хором, – вот чего мы хотим.
– Скоты, – возразил Ле Мофф, пожимая плечами, – неужели вы не поняли, что есть хорошего в нашей жизни? Быть себе господином – разве это не самое лучшее положение?
– Конечно, – отвечал другой, – но есть минуты трудные.
– Право, вы не заслуживаете, чтобы я вами интересовался. Вот сто пистолей, которые я должен сегодня разделить между вами, завтра вы получите вдвое, послезавтра втрое больше.
– А! – сказали разбойники, вытаращив глаза с любопытством и жадностью.
– Поймите раз и навсегда, что во всякой междоусобной войне есть люди, которые приобретают, и люди, которые теряют. В тот день, когда мир будет подписан между партиями, мы уйдем в тень, правосудие и полиция примутся за свое дело, и все кончится для нас. Пока будут беспорядки, мы будем приобретать. Одни граждане за принца, другие за двор; мы между ними, они режутся, а мы ловим рыбу в мутной воде. Вы никогда не догадаетесь, что принесла мне битва при Шарантоне, где были убиты Танкред де Роган, де Шатильон и столько других вельмож: мои люди грабили их кошельки и ценные вещи, а я оставался в Париже. В день Шарантонской битвы весь Париж ушел на сражение, а мы – пятнадцать человек – ограбили более пятнадцати домов, там драгоценности и дублоны лежали в изобилии, а защитниками имели только женщин и детей.
– Это хорошо, я согласен, – сказал один из разбойников, – но это бывает не каждый день, шарантонскому делу минуло уже два года.
– У меня есть план, говорю вам, чтобы подобное дело повторялось десять раз в день, если я захочу.
– Твой план, Ле Мофф, твой план? – закричали все разбойники в один голос.
– Я скажу его только тем, кто будет мой и телом и душой, без ограничения, без низости.
Никто не успел сказать и слова в ответ, потому что раздался звон разбиваемых стекол, смешанный со звуком голосов на улице. Ле Мофф бросился в ту сторону с ужасными ругательствами; он смутно понимал, что было причиной этого шума.