Джослин проводил ее до верхней ступеньки.
– У меня в сундуке осталась коробочка вогезских леденцов[12]. Положишь в рот один и вдохнешь все леса французских гор. Спустишься ко мне?
– Ты лапочка, Джо, но эта съемка вымотала меня вконец. По сравнению со мной выброшенная на камни медуза покажется атомной бомбой. Ты не зайдешь?
– Моя галантность кончается здесь, мужчине нельзя переступать этот порог.
– А ты мужчина, Джо! И даже очень красивый.
Шик нажала пальчиком на его нос, как на кнопку.
– Готово дело! Ты покраснел.
И она скрылась в доме – одна, в то время как он спускался с крыльца и по ступенькам, ведущим с тротуара в его подвал.
* * *
У окна на последнем этаже пансиона чья-то рука отдернула занавеску… Тюль замер у лица Артемисии, на котором были написаны противоречивые чувства, обуревавшие ее всякий раз, когда она наблюдала тайком за своими жильцами. Она радовалась, видя их, таких молодых, веселых, оживленных, но радость эта отзывалась такой же болью в сердце, как и неотделимая от нее тоска по безвозвратно ушедшим дням. Она погладила Мэй Уэста между ушами и согнала его с софы, на которую они поочередно предъявляли свои права, иной раз доходя до драки.
Она только что закончила краситься к предстоящему вечеру. С ее далеких восемнадцати лет, когда Артемисия бывала в обществе ежевечерне, это был ритуал, который она исполняла с пяти часов и крайне тщательно… Правда, в обществе она больше не бывала.
К тому же вынуждена была признать, что с годами процесс нанесения макияжа изрядно удлинился, и это досадно. Она поставила пластинку 78 оборотов на граммофон-виктролу. Зашуршала игла, и зазвучал сладкий голос Бинга Кросби:
You must have been a beautiful baby
You must have been a wonderful child…
[13]А что, если надеть?..
Из ящика японского буфета, на котором красовались английские часы с вестминстерским боем, она достала плоский футляр из кожи ящерицы. Замочек, и раньше-то непослушный, оцарапал ей пальцы. Но они были на месте. Две сверкающие птички с целехоньким муарово- черным оперением. Это украшение было давним подарком Нельсона Джулиуса Маколея, ее красавца-возлюбленного с Парк-авеню, о котором в качестве зятя мечтали все матроны нью-йоркской аристократии, в ту пору, когда она сама была девчонкой, строптивой, капризной и с ветром в голове. Он тогда не знал, что это был прощальный подарок. Артемисия вздохнула.