– Видимо, почуял… Как зверь! – подумала она.
Он дико оскалился, но тут же, грязно выругавшись, потащился за троллейбусом.
– Животное… Господи, ещё одно животное… – наконец, тяжело поднялась Вера, отирая лицо, словно от налипшей паутины.
На плечо ей упал лепесток уже отцветающей вишни. Она потёрла его меж пальцев, поднесла к носу и страдальчески улыбнулась.
Мы нашли эту куклу у мусорки, возвращаясь из детского сада. Внук первым заметил её, и деваться было некуда. Разве можно оставить такую красу среди сора и хлама, да ещё на глазах у ребёнка. Тем более, уже начинал накрапывать дождь.
Кукла сидела на пыльном кирпиче в одной замурзанной маечке, раскинув по плечам шелковистые каштановые кудри. Теперь таких игрушек не делают. Всё опростилось, приспособилось к массовому производству и потреблению. А когда-то, во времена детства теперешних бабушек, такие иностранки были лишь у редких счастливиц.
Настоящая, немецкая, с карими глазами, хлопающими ресницами и округлыми мягкими руками, она была истинным чудом меж сваленных в кучу мятых коробок и забрызганной извёсткой фанеры.
Куколка казалась бы совсем живой, если бы не оторванная, видимо, уже дворовыми мальчишками, целлулоидная нога, лежавшая неподалёку.
– Ба, возьмём куколку?
– Из мусора ничего брать нельзя! Да и нога у неё…
– Ничего, деда починит! – Петя уже слезал с прогулочной коляски, запутавшись ногой в петле крепёжного ремешка.
Он, конечно же, споткнулся, и возле куклы оказался уже на коленках. Потом мы украдкой принесли её домой и долго мыли в ванной, тёрли щётками, поливали горячей водой и даже обработали спиртом. Волосы прополоскали дорогим душистым шампунем.
Постирали и повесили сохнуть её рубашечку, представьте, с ещё натуральными хлопчатыми кружевами!
А ногу куколке деда, конечно же, прикрутил да ещё и пришил, чтобы больше не отрывалась!
Её полюбили все. Наверное, потому, что она была подкидышем. Ведь жалость – это уже половина любви. Поэтому и любим мы до одури всех найдёнышей – котят, щенят и выпавших из гнезда птенчиков. Деда сшил кукле настоящие кожаные мокасины из старой сумки,
Петина мама – вечернее платье с красным мехом, а я, – джинсы из обрезанных сыном к лету штанин.
Петя неожиданно перестал бояться того, чего, к сожалению, боятся все дети, а именно – темноты и одиночества.