Несомненно, что борьба Германии и Англии за мировую гегемонию, борьба, о которой говорит Чернин, явилась одним из важнейших факторов мировой войны и сыграла крупную роль в возникновении мирового пожара. Но наряду с англо-германским конфликтом в происхождении мировой войны сыграло колоссальную роль соперничество России как с Германией из-за гегемонии в Малой Азии, так и с Австрией из-за гегемонии на Балканах, равно как франко-германское соперничество из-за Африки, из-за железных рудников и угольных копей Эльзас-Лотарингии, Бриэ и Саарского бассейна. И именно потому, что накануне войны 1914–1918 годов пришли в острое столкновение не только империалистические планы Германии и Англии, но также Германии и России, Германии и Франции, Австрии и России, мы имели в результате не англо-германскую только или даже не англо-германо-франко-русскую войну, а мировую войну…
Как исторический документ, мемуары Чернина представляют несомненную ценность. Факты, которые приводит сам Чернин, вполне опровергают его уверения насчет миролюбивых планов Австрии и ее желания избегнуть войны. Австро-венгерский империализм, захватная австрийская политика на Балканах, особенно в Босно-Герцеговине, по отношению к Сербии и Албании, наконец, острота национального вопроса в двуединой империи – все эти факторы сыграли слишком крупную роль в происхождении мировой войны, чтобы историку последней можно было пройти мимо мемуаров австрийского министра, одного из руководителей внешней политики Австро-Венгрии в самый трагический момент ее истории, накануне крушения империи Габсбургов.
Что касается национального вопроса, то лишь в свете роковых для Австрийской империи событий войны Чернин и многие другие государственные деятели двуединой империи – правда, слишком поздно – поняли все значение для империи этого вопроса. Едва ли какой-либо другой государственный деятель так ярко подчеркнул все значение национальной проблемы в современную эпоху, как Чернин, когда он, стоя над развалинами Австро-Венгрии, пишет:
«Час Австро-Венгрии пробил. Все немногие государственные деятели, которые летом 1914 года стремились к войне как, например, Чиршки и Билинский, боявшийся за судьбы Боснии, – конечно, раскаялись и пересмотрели свои взгляды всего несколько месяцев спустя. Ведь и они не верили в мировую войну. Несмотря на это, мне теперь кажется, что распадение двуединой империи наступило бы и помимо этой войны и что сараевское убийство было бы и при других условиях сигналом к катастрофе. Наследный эрцгерцог стал жертвой великосербских чаяний; эти чаяния, включавшие в себя отторжение наших югославянских провинций, не замерли бы, если бы Австро-Венгрия перешла от убийства к порядку дня. Напротив, они от этого только усилились бы и укрепили бы центробежные силы других народностей, входящих в нее…