– О, ты больше не пререкаешься?
– Я устала с тобой спорить. Ты все равно добьешься своего, а мне еще домой нужно попасть.
– Как-то слишком легко ты сдалась.
– А ты бы предпочел, чтобы я устроила истерику в центре Нью-Йорка?
– Спасибо, обойдемся без истерик, нам ведь еще к стилисту идти.
– Давай обойдемся без него.
– Так не пойдет. Малой кровью тебе не отделаться.
– Стоило попытаться. Так куда мы теперь идем?
– К Тэду Гибсону.
– Кто он?
– Он один из лучших стилистов в Нью-Йорке. К нему ходят многие голливудские звезды, а чтобы к нему попасть, нужно записаться где-то за месяц.
– Не много ли проблем? Можно пойти в обычную парикмахерскую.
– Мы идем к лучшему. К тому же он нас ждет.
– Ты с ним знаком?
– А ты как думаешь? Меня здесь все нужные люди знают.
– Ты вроде знаменитости что ли?
– Не совсем, но вся богема и иже с ними меня знают.
– Как купидона?
– Нет, конечно. Меня знают как представителя одного из самых старинных семей Нью-Йорка, ценителя театра и прожигателя жизни.
– И как это тебя до сих пор не раскусили?
– Я же не всегда выгляжу одинаково. Я меняю стиль, иногда на пару десятилетий уезжаю из Нью-Йорка. Так и приходится жить.
– А не жалеешь о своем бессмертии? Ведь все твои родные и друзья уже давно… не здесь.
– Умерли, говори как есть, не пытайся сглаживать углы, от этого еще никому не стало легче, а ты хочешь стать писательницей. Ты обязана говорить все, как есть.
– Ладно. Так как ты с этим справляешься.
– С родителями я никогда близок и не был. Они были людьми помешанными на общественном мнении и все делающими напоказ, а друзья… смотря сквозь призму лет, я понимаю, что они друзьями никогда и не были. Их интересовали только мои деньги и двери, которые открывала моя фамилия.
– А братья и сестры?
– Я был единственным ребенком в семье, пока не пошел на войну. У моих родителей родилась дочь, но уже после моей “смерти”.
– Смерти?
– Ага, после того, как я стал купидоном, меня официально признали мертвым.
– И ты даже не думал о родителях? Что они чувствуют?
– А ничего они не чувствовали. Мать всплакнула на мнимых похоронах, отец состроил скорбное лицо. Для них моя «смерть» стала поводом для гордости, они после этого поднялись в глазах общественности, ведь их единственный наследник пал за благое дело. По большому счету, никто обо мне и не горевал.