Увлекшись беготней, мы могли проскочить широкий отворот влево, что сыграло бы на руку дезертирам. Но последние оказались глупее фазанов. И страх быть пойманными их просто уничтожал. Дробные очереди из двух автоматов – в ушах стало тесно! Я бежал с фонарем и прекрасно все видел. Стреляли слева, настолько плотно, что у бегущих шансов просто не было. Солдат споткнулся, закричав, рухнул второй, задергался, словно кукла-марионетка, пробитый сразу десятком пуль. Сержант, натасканный в учебке, выставил перед грудью автомат, словно хватался за турник, соорудил кувырок и вроде бы невредимый оказался на той стороне прохода. Рухнул на корточки у самого края.
– Капитан, у меня граната…
– Бросай! – Кому какое дело, откуда у сержанта граната? Потом разберемся. Изящный бросок – и кусочек металла по навесной полетел за угол. Мы сели на корточки, зажали уши. Ленька помалкивал. Булдыгин ворчал, что он невыносимо стар для всего этого дерьма…
Двоих солдат в этот вечер Родина не досчиталась. Снова взвоют на Руси матери, помчится «неотложка», зарыдают девчата… Нашпигованные свинцом, они лежали в проходе и смотрели на сырые стены большими детскими глазами. Чертыхнулся капитан, перешагивая через трупы. Промчался к месту взрыва сержант. Охнул, падая перед приятелем последний уцелевший солдатик…
– Ну и дерьмо, – совершенно в точку прокомментировал Аристов, подбирая автомат. Сел на корточки, опустошая подсумки, сунул мне в «подол» запасные рожки. – Держи, прокурор. Будем воевать – чует мое слабое сердце, скоро, кроме нас, некому будет.
– А типун на язык не хочешь?! – взревел Хомченко.
Ждать подхода подкрепления, очевидно, смысла не было. Да и где его искать? Пока выберешься на дорогу, пока дождешься. Держа автоматы на изготовку, уцелевшие подобрались к тому месту, где разорвалась граната.
– Опять ушли, черти, – зло сплюнул Капустин.
Местечко перед нами открывалось в высшей степени любопытное. Нехарактерное какое-то для данной местности. В минувшие столетия здесь трудились карстовые воды. Скалы за спиной теснились полукругом. А впереди – пещеристые надолбы, словно застывшее штормовое море, испещренное разломами и впадинами. Как долго тянется это безобразие, и можно ли через него пройти, убедительно подсказал бы дневной свет. А в свете маломощных фонарей мелькали лишь фрагменты пористых глыб и покатая чаша под ногами со смещенным днищем, в котором различалась наклонная трещина в окружении груды валунов.