Служитель, тем временем, одобрительно поцокал языком и похлопал коня по упругому крупу.
– Справная у тебя лошадина!
– Это конь! – едва не подавился от возмущения Мофей. – Он мужик! Поэтому перестань гладить его по заднице, пока копытом по горбу не получил. Не одобряют порядочные кони такого отношения. И кстати… Хотя нет, конская задница тут некстати. Просто, не грех познакомиться уже. Меня зовут Мофей, с сегодняшнего дня вольный человек.
– А я Апар.
– Апар, ишь! С А начинается или с О?
Служитель побагровел лицом, у него это легко получается, и остановился, преградив дорогу Мофею.
– А ты вот позубоскаль ещё, упырь! Прокляну!
Мофей изумлённо присвистнул.
– Да у тебя, похоже, проклятий на сто лет припасено. Злободневный ты какой-то: что ни день – то злой. Вот чего взъелся? Я не расслышал просто. А мало ли, доведись твоё имя где написать, я и не знаю, как правильно. Опасаюсь, как бы конфуза не вышло.
– А ты что, писать умеешь? – опешил служитель, глазёнки светленькие изумленно выпучил.
Мофей даже хохотнул от такой беспросветной наивности.
– Да зачем гвардейцу писать уметь? Гончар с тобой, скажешь тоже! Но вдруг придётся, поди знай?
Служитель озадаченно помолчал, потёр ладошкой лысину, а когда не помогло, благоразумно решил не заморачиваться по пустякам.
– А ты, Мофей, куда путь держишь? – спросил со всей положенной вежливостью.
– А черепок его знает, если честно, – простодушно ответил тот. – А если нечестно, так и вовсе невдомёк.
– Да ведь нам по пути с тобой! – возрадовался пухлый. – Мне, рядом с твоей сабелькой, куда спокойнее людям свет нести! А тебе прямая выгода и очевидный профит: каждый вечер грехи отпускать буду. Чаю я, грешить ты любишь!
– Для меня любить и грешить – не одно и то же. Полагаю, любить – дело гончароугодное.
– Ну, значит мне работы меньше. По рукам?
Мофей осторожно пожал пухлую ладошку. Не самый плохой попутчик образовался. Городит, правда, несусветное, но человек, по всему, не вредный. Вот, даже и не проклял ещё ни разу, хоть и обещал. Правда, плакали теперь новые сапожки, не разувать же друга новоявленного.
Тут со стороны храма звук донёсся: то ли собака завыла, то ли кот истошно завопил. Мофей поспешно под ноги глянул, не придавил ли кого сапожищем? Однако обошлось, никого не разлепёшило. А источник заунывности обнаружился быстро. Сидящий у самой ограды оборванец, пацанёнок лет десяти, подвывает тихонько, слова старательно выводит, гримасничает горестно. По всему выходит – песню поёт. Задушевную.