Однако это великое дело – растить семью – имел ли он к этому какие-то истинные способности? Или он заставлял себя пройти через это? Более того, разве он не брал на себя все родительские обязанности без должного достоинства и общественного уважения? Например, миссис Чау, живущая дальше по улице, почему она так презрительно посмотрела на него, когда услышала, как дети в безобидном шуме своей игры громко называют его папой? Дядя, он хотел, чтобы они называли его; но это, для начала речи, жесткое высказывание. В то время как слоги Па-па почти бессознательно приходят в рот ребенка. Поэтому он поощрял это и даже испытывал иррациональную гордость за почетный, но незаслуженный титул.
Маленькое слово, папочка, но одно из самых сильных, – думал он. Возможно, больше, чем слово “великая социальная машина”. Это якорь, который, небрежно брошенный за борт, глубоко и быстро погружается на самое дно. Судно держится на нем, и где же тогда ваши голубые горизонты?
Но разве один горизонт не так же хорош, как другой? И действительно ли они остаются синими, когда вы достигаете их?
Бессознательно он пошевелился, глубоко вытянув ноги в удобном гнездышке своего дивана. Зазвенели пружины. Одновременные крики! Щенки проснулись.
Они кричали, чтобы их выпустили из колыбелей. Это было время утренней резвости. Гиссинг понял, что есть только один способ справиться с почти неиссякаемой энергией детства. То есть не пытаться ее подавлять, а поощрять и вытягивать. Начинать день с порыва, стимулируя все возможные проявления рвения, в то же время самому воспринимать все как можно спокойнее и тише, часто присаживаться, чтобы снять тяжесть с ног, и позволять детям изнурять себя. Это, в конце концов, собственный путь Природы с человеком; это тактика мудрого родителя с детьми. Таким образом, к сумеркам щенки впадут почти в ступор, а у вас, если вы предусмотрительно сохранили свои силы, может быть, еще останется немного сил для чтения и курения.
Игра перед завтраком проходила в обычном режиме. Дети показывали свою принадлежность к виду своей любовью к строгой привычке.
Гиссинг позволял им покричать несколько мгновений, пока, по его мнению, соседи могут это выдержать, и пока он постепенно набирался сил и решимости, стряхивая с себя трусость постели. Затем он входил в детскую. Как только они слышали, что он поднимает шторы, наступала полная тишина. Они спешили натянуть на себя одеяла и лежали напряженно, положив морды на лапы, с блестящими выжидающими глазами. Они слегка дрожали от нетерпения. Он едва мог удержаться от того, чтобы погладить гладкие головки, которые, казалось, всегда блестели от дополнительного блеска после ночи, проведенной на расплющенных подушках. Но в этот момент суровость была частью игры. Он торжественно отпирал и опускал высокие стенки колыбели.