Медведкин перевел дух – сдулся.
Трубы c литаврами рвались из репродукторов и сталкивались над площадью с собственным эхом. Кривошеин закрыл окно, все равно свежести не прибавлялось: сквозняк только всполошил запахи, слежавшиеся в углах кабинета, – пота, старой бумаги и почему-то подсолнечного масла.
– Ну … – Кривошеин прошелся за спиной поникшего на своем стуле подследственного.
– Тишина … Мы все оглохли. Тут в правом углу комнаты зашевелилась подушка! Женский голос, радостный такой: «Меня Бог спас! Меня Бог спас!» Подымается горничная – она прикрылась подушками. Пули отскочили от бриллиантов, которые там были зашиты … Кто-то подошел, доколол ее штыком …
– Трехгранным?
– Что?
– Штык трехгранный был?
– Не помню … Ну, тут еще застонал Алексей. К нему подошел товарищ Юровский и три раза выстрелил из своего маузера. Мы с Ермаковым щупаем пульс у Николая – он весь изрешечен …
Кривошеин подошел и залепил Медведкину пощечину. Нет, не за Николая и не потому, что подследственный его чем-то прогневал, – просто чтобы взбодрить. Кривошеин заметил, что даже совсем свежий арестант, только что от домашних пирожков, получив вдруг по морде, не спрашивал – за что. И никаких там «как вы смеете, не имеете права …». Он лишь замолкал на секунду, а потом продолжал бубнить свое, будто ничего не случилось. Будто это был просто некий сбой в течении бытия – как царапина на граммофонной пластинке.
– Ну так что все-таки сказал Юровский Николаю?
Кривошеин – скучающий учитель – вытягивал ответы из нерадивого ученика. И Медведкин исполнял-таки роль двоечника: мямлил, ерзал, сопел и тоскливо таращился себе под ноги.
– Вот вспомнил! Яков Михалыч Юровский и говорит царю примерно так: «Николай Александрович! Попытки ваших сторонников освободить вас не удались. И вот в тяжелую годину для Советской республики на нас возложена миссия покончить с домом Романовых!»
– Опять врешь, скотина, – сказал Кривошеин. – По показаниям других участников, Юровский сказал просто: «Уралсоветом принято решение вас расстрелять».
– Вот как, значит? Ну, может, мне оттого так запомнилось, что момент был такой торжественный, светлый …
– Светлый? Вот когда тебя, сука, поставят перед ямой, я посмотрю, какой это для тебя будет момент.
Медведкин удивился:
– Так они же, Романовы, – кровопийцы! Триста пять лет грабили рабочего человека, крестьянина! Гражданин следователь, я же их … по решению партии! Я большевик с четырнадцатого года! За что же меня?! За что?!