– Это был ритуал? Скажи, тебе уже все равно.
Медведкин пошевелил губами. Кривошеин не расслышал.
– Что?
Медведкин снова пошевелил губами. И Кривошеин услышал, и даже не так услышал, как прочел по губам.
– Мы не стреляли … Сначала не стреляли …
Кривошеин убрал пистолет в кобуру, схватил смертника за локоть и потащил обратно к караулке. Медведкин едва переставлял негнущиеся ноги.
– Вы не стреляли? А что? Что вы делали?! – тряс его на ходу Кривошеин.
– Мы … – сказал Медведкин что-то неразборчиво.
– Что?
– Сначала … только потом достреливали еще живых … – он едва ворочал языком.
– Что – сначала?
Кривошеин тащил Медведкина, опасаясь, что он вот-вот упадет и забьется в судорогах.
Когда до караулки оставалось с десяток шагов, раздался выстрел. Медведкин упал с дыркой над переносицей.
– Зачем?! – закричал Кривошеин, заслоняясь рукой от кинжального света.
Перед ним темной неразличимой грядой стояла расстрельная команда.
– Какого хрена ты творишь?! – послышался голос Блохина.
– Капитан, вы ответите за это!
– Это ты ответишь, идиот! Ты что тут устроил?! Приговор должен быть исполнен!
– Он начал давать показания! Важные! Открылись новые обстоятельства!
– Какие на хрен обстоятельства? Приговор вынесен! Вали отсюда, капитан! Завтра рапорт о твоих художествах будет у твоего начальства.
Ослепленный Кривошеин стоял будто на шахматной доске – один против фигур противника, а у ног его лежал поверженный ферзь …
Пока шел к своей машине, за спиной каждую минуту раздавался выстрел. Был момент, когда Кривошеин остановился, достал пистолет. Скрежетал зубами и все же поборол желание вернуться и прострелить башку капитану Блохину, и стрелять, стрелять, пока его самого не свалят пулей …
Нет. Нельзя. Нина.
Из записок мичмана Анненкова
19 июля 1918 года
Эшелон отошел от станции Баженово только в десятом часу вечера, когда уже стемнело. Мы все вздохнули с облегчением. В движении спасение. Наконец мы удалялись от Екатеринбурга, от проклятого Ипатьевского дома, вокруг которого наверняка с утра уже носились комиссары.
После заключения и опасностей бегства в вагоне наступило блаженное затишье. Два дня спасенные спали.
Что касается нас четверых, то каждый по очереди заступал на шестичасовое дежурство. В обязанности дежурного входило выполнять просьбы и поручения Государя и членов Семьи, следить за обстановкой на перроне во время стоянок и не допускать посторонних в наш вагон.