Увидел себя словно со стороны: крохотный несмышленыш барахтается в нежных, ватных сугробах; светит счастливое, сказочное солнце, и он, как щенок, прыгает за пушистыми комочками, смеется. Старик поймал пушинку негнущимися пальцами, помял. «Не то! И мир не настоящий, слишком яркий, аж глаз режет, прямо Диснейленд какой-то».
Все эти олухи, разряженные, сытые дети, пестрые детские площадки, беспечно оставленные велосипеды… Благополучие, прущее изо всех щелей, бесило; он сам не понимал почему.
Может быть, слишком сросся с иссушенным солнцем городом, где прожил больше полувека. Пропыленные, поблекшие строения, вокруг ни деревца, ни скамейки – ничего, что могло бы сгодиться на металлолом или на топливо. Да, нет даже мусорных баков; вёдра выносят в яму на пустыре, пока не заполнится, потом зарывают бульдозером.
А дома? Вроде те же пятиэтажки советских времен, только там это распадающиеся остовы, сорок лет не знавшие ремонта. Он представил себе потрескавшиеся стены, подвал, заполненный водой, сочащиеся сквозь щели струйки из прорванных давным-давно труб и огромное болото под окном. Инкубатор для комаров, вашу мать! А сосед-зверек еще ухитряется мыть там машину. Да, милые мои, для вас это небылицы, фантастика! Он усмехнулся, вспомнив удивленную Ладину физиономию, когда та услышала, что у него в квартире не работает водопровод (в принципе, никогда!).
Да-да, там много еще чего нет; но главное – нет простой радостной беспечности. Там человек – охотник. И никаких изнеженных птичек, собачек! Это вы с ними сюсюкаете, а там их едят. Представьте себе, XXI век, а на закуску – собачатина… Невероятно! Да, вот такая Кзыл-Орда! Даже название дикое, как степное войско. И он совершил дикий поступок, однажды выйдя из поезда на случайной остановке и оставшись там навсегда.
Пётр Константинович оживился и со злым озорством взглянул вокруг. Там ни одно живое существо ближе чем на выстрел не подойдет, а тут нате вам – жирные голуби так и шастают под ногами, лениво подбирают семечки. Он присмотрелся, вопреки всему улыбнулся, полез в карман за остатками бутерброда и осторожно, не веря самому себе, начал крошить птицам хлеб.
Пётр Константинович ни сыну, ни внуку никогда не рассказывал, что родился и вырос в Москве, и не в этом измайловском захолустье, а в центре, на улице Герцена, в пяти минутах ходьбы от Кремля. Да и зачем об этом говорить, если никто не спрашивал? Для всех он – старый казах, коричневый, как копченая рыба. Какие тут, к чертовой бабушке, московские корни! Отрубил их когда-то, раз и навсегда.