Оказались в ней доспехи, из коих шесть легких – для подчиненных причастников, шлемы – числом седмь, и иное оружие – в дополнение к тому, что уже имелось.
Лучший шлем предназначался, конечно, Путяте: с железным наносником и кольчужной сеткой-бармицей, защищавшей шею. Новомодных шеломов, представлявших шлемы с высоченными навершиями-шпилями, не жаловал он, ввиду очевидных для него изъянов их конструкции.
На молчанову главу шлем натянулся с большой натугой, и ее будто сдавило обручем.
– Не хмурься! – высказал ему старший родич. – Чем теснее, тем лучше держаться будет, и точно не свалится… А ты, вишь, начал уже походить на воя. Пора! Будет и на твоем веку не одна битва – не оставит нас в покое Киев!
Когда сытно отужинали жестковатой копченой олениной, привезенной лесовиками, настало время прилечь.
Путята в полевых условиях всегда следовал примеру князя Святослава: брать в изголовье конское седло, покрытое потником.
Так вознамерился и ноне. Однако вовремя вспомнил о целебном средстве, обещанном Молчану и порывшись в своих подсумках, извлек коробушку из кусков луба, сшитых полосками лыка.
Открыв крышку, молвил: «Буду врачевать твое колено. Достану целебного меда – всегда его беру его, когда отправляюсь в поход, намажу на тряпицу и намотаю округ болючего места». Вслед приступил к врачеванию…
«А тяжела была рука у Путяты! Не то что у знахарок, ласковая», – припомнил дале Молчан, однако нежданно-негаданно громко раздалось сбоку, напрочь отгоняя былое:
– Да ты, примечаю, заснул, стоя! Уж скоро отъезжать, а ты и не изготовился. Смотри, не обернешься к вечеру третьего дня!
И Молчан весь встряхнулся, досадуя на себя. Ведь точно припаздывал со сборами. Истинно права Доброгнева!
Все ж, острастки ради, дабы жена не задирала нос и не корила всуе, напустил суровости:
– На себя оглянулась бы, неже мя поучать! Давно уж утро, а в сенях не прибрано. И метелка попусту стоит! Досадно мне сие аки хозяину…
«Досадно тебе! Еще чего! – взъярилась в душе Доброгнева. – Хозяин в охотничьем промысле и со мной на лежанке – истинно ты, не оспорю. А по хозяйству – старшая точно я, даже и не взбрыкивай! Сама, без указчиков, разберусь, когда в сенях прибираться!»
И демонстративно надулась, зримо омрачившись и поджав уста.
Осознавая, что перегнул, и не собираясь повиниться – сего вообще не было в его характере, избыточно насыщенным гордыней, хотя и подольститься не помешало бы на дорогу, высказал Молчан, вроде об ином: