– Входите, – строго произнесла надзирательница, и мы вошли. – Сколько тебе лет, девочка?
Я ответила, и нас повели к врачу. Я шла по длинному коридору и даже боялась посмотреть по сторонам, потому что была уверенна – ничего хорошего и интересного здесь нет и быть не может.
Нас завели в огромный и очень холодный кабинет. Врач – худой и длинный старик, сидел за столом и что-то писал в журнале. Он поднял на нас голову. Во взгляде этого малоприятного с виду человека, я прочла, что прочли и все остальные, пришедшие к работному дому – грусть и уныние.
Когда врач осмотрел моего пьяного отца и велел ему идти следом, он покорно направился за доктором, даже не обернувшись на меня. В этот момент, моя надежда на лучшее, угасла подобно жизни висельника, борющегося в петле за глоток воздуха.
Меня посетило ощущение, что так же как я, здесь себя чувствуют все. Этот холод, это уныние… одиночество.
Я осталась одна. Одна в кабинете врача и во всем мире.
Через окно на меня глядела тьма – дряхлая ссутулившаяся старуха с ледяным зловонным дыханием. По стеклу колотил дождь вперемешку с первым снегом. Меня сильно морозило.
Слезы на щеках уже высохли, но горло все еще обжигала горечь. Мне хотелось броситься прочь из кабинета врача и покинуть это злосчастное место.
Но бежать было некуда. Скорее всего, дом мистера Гаррисона уже обносили воры, ставшие свидетелями нашего с отцом отъезда, и столкнуться с ними было очень опасно. За пару шиллингов, я запросто могла получить удар ножом, а умирать из-за мнимых сокровищ, которых никогда не было в нашем доме – совсем не хотелось.
Когда я изучала кабинет врача, мой взгляд упал на распятие. Умирающий Иисус глядел в небеса с почерневшей от пыли стены и молил отца скорее забрать его к себе.
Это старое, полное немощных стариков, осиротевших детей, брошенных инвалидов и проституток здание, было брошено Господом. Но я очень надеялась, что ангелы, все же любят детей так сильно, что ни за что не бросят их. Особенно в таком ужасном месте как это.
Я сложила ладони, закрыла глаза и попросила у Господа прощение, за всех людей.
Затем в кабинет вошла надзирательница, не та, что встретила нас с отцом у дверей, другая. Черные брови, длинный нос и плотно сжатые губы – это были ее главные отличительные черты. Волосы на лице этой женщины не росли, но пугала она меня не меньше.