– У меня в каюте есть лекарство, которое, я уверен, сможет облегчить ваш кашель. Кроме того, я думаю, что вам, Ларссон, не следует бывать на палубе дольше необходимого.
И Эрик, как еще один жалкий Диоген, ответил, сидя на своем кнехте:
– Большое спасибо, капитан. Но мне лучше на палубе, чем в кубрике. Мне хуже, когда я лежу.
Мы же, его товарищи, догадывались об истинной причине: Эрик знал, что сон для нас – самое ценное и святое из всего, что мы имели. И он уважал его, зная ему цену. Поэтому он и выходил на палубу, чтобы в одиночестве бороться со своим больным телом.
Джонни самоуверенно сказал: «…мы ведь идем на север! На Балтике наверняка ни грамма не лучше, чем сейчас в Атлантике…» Да, мы шли на север, мы, фактически, шли домой, в Окселёсунд, в этот черный, вечно забитый льдом Окселёсунд, чьи тонкие фабричные трубы возвышаются, точно органные трубки, над многочисленными чугунными стапелями и иссиня-черными крышами мастерских. Мы шли от берегов Средиземноморья, где ранняя весна уже приложила свою мощную руку к пустынным степям Кадиссы. Пришло как раз то время года, когда Земля, медленно поворачиваясь вдоль эклиптики, подставляет под живительные лучи Солнца свое северное полушарие. Но во время нашего будничного рейса с юга на север мы ничего этого не замечали. Мы оставили за кормой шелковые дымки английского побережья, ранним туманным утром мы несколько часов проболтались на якоре в вечно бурном Брунсбюттеле, прежде чем проползти через сердце Германии. Мы миновали Хольтенау и прошли Борнхольм и Бло-Юнгфрун9 с его крутыми склонами гор и глубокими каменоломнями. Это было веселенькое морское путешествие в грязно-сером тумане и под пронизывающим дождем. И все время наши кирки стучали о красную от ржавчины палубу корабля. Мы по-прежнему урывали иногда от работы несколько минут, чтобы свернуть сигарету и сделать пару торопливых затяжек, скорчившись в каком-нибудь уголке, где мы были хорошо скрыты от взора вахтенного штурмана на мостике. Так мы стояли, сколько осмеливались, медленно пропуская через легкие приятный дым. Или же мы удирали время от времени в кубрик, чтобы наскоро влить себе в желудок пару кружек кофе из кофейника, всегда висящего под потолком, где он постоянно грелся от тепла коптящей керосиновой лампы. Это было нашей единственной настоящей радостью в таком кисло-печальном рейсе: по-детски удрать из-под надзора штурмана и наспех подкрепиться чем-нибудь – кофе или сигаретой. Других угощений в нашей будничной жизни не было.