В гулком вестибюле «дома писателей» часто собиралась элитная шпана – дети киевской творческой интеллигенции. Играли в интересную игру: подбрасывали согнутой ногой кусочек овчины величиной с пол-ладони, утяжеленный свинцовой пломбой, – «зоську». К ому-то удавалось подбросить «зоську» больше пятидесяти раз. Это были свои герои-олимпийцы. На вопли болельщиков из квартиры выскакивал рассерженный дед, но, увидев нас, просил «зоську», в чем ему никогда не отказывали, и колотил ее лучше всяких чемпионов. Так я убедился, что дед «в авторитете» не только у меня. После его мастер-класса в вестибюле минут двадцать соблюдалась уважительная тишина: дед мог спокойно работать.
В том же сорок восьмом, теперь для меня понятно, почему из гулкого разрушенного Киева мы перебрались в Прикарпатье, в тихий Борислав. Дед, бабушка, сестренка с семьей и библиотека – все осталось в Киеве.
В пятидесятом – снова переезд. На этот раз во Львов. Если промысловый Борислав остался в памяти чем-то вроде Калифорнии с запахом нефти от реки Тысьменицы, с синими отрогами Карпат за окнами и полной беззаботностью, то Львов, который я впоследствии беззаветно полюбил на всю жизнь, сразу дал понять, что ребячье время закончилось, началось выживание. Львов пятидесятых годов – это три стационарных и одна пересыльная тюрьмы прямо в городе, это огромная орущая барахолка от Оперного театра до самой нашей школы. Это армия безногих инвалидов с орденами на груди, привязанных к тележкам на колесиках из подшипников. Львов – это Краковский рынок с дикими испитыми лицами спекулянток, торгующих ведрами с черно-синим углем, воровками с кондитерской фабрики, от которых замечательно пахло ванилью. Это страшные тетки около расположенной на той же площади городской синагоги, в рваных вязаных кофтах с обвисшими карманами. Они сипели-зазывали покупателей на дефицитные продукты, а тогда все было дефицитом. И еще были старухи со слезящимися глазами, бормочущие как в бреду:
– ДДТ, ДДТ, мухи, клопи, блохи, тараканы … Амоняк, амоняк, амоняк… Цинамон, цинамон… Сода, сода, сода… Дрижжи, дрижжи…
Исчез отец. Мама не говорила, куда и на сколько. Приходили в квартиру военные в синих галифе, что-то писали. Один, ласковый, дал подержать свой пистолет ТТ, предварительно выщелкнув из него обойму.