Вот он – вечный двигатель детского счастья. Для счастья не так много и надо.
Тогда в парке с Лисой я будто вернулся в детство, только денег теперь было побольше, а значит и больше возможностей. Мы перекатались на всех каруселях, съели по два рожка с мороженным, кока-кола пузырилась и щипала в носу. Напоследок прокатились на американских горках – вот уж где стоял визг! По дороге зашли на базар, дома соорудили ужин. И за ужином я спросил:
– А когда тебе ехать?
– Недельки через две. Ты поедешь со мной?
– Да, – сказал я. – Мне уже просто нельзя не поехать! Мне только надо собраться в дорогу.
Здесь я хочу договориться о небольшой условности. Прекрасный город, в котором я родился и вырос, имеет точный адрес и имя. Но такая история могла начаться не только в нем одном. Это в равной степени могли быть и Алма-Ата, и Ташкент, и Ашхабад, и Самарканд, и Ереван, и Баку, и Фрунзе, и многие другие большие советские города. Я дам ему имя – Шахрим (что означает Город Родной), чтобы каждый, чья история окажется немного похожей на мою, вспомнил свой родной город.
В составе небольшой компании брожу по старому замку. Захожу в комнату с великолепными средневековыми вещами. Один из наших (я назвал его «Пушкин» из-за кучерявых волос), проходя мимо резной деревянной подставки, задевает ее, и красивая ваза (синяя керамика с золотом) начинает ходить по подставке кругами. Пушкин пытается ее поймать, но только еще сильнее раскачивает подставку. Ваза падает Пушкину в руки. Кроме меня этого никто не видит. Еще мгновение, и Пушкин выпускает вазу из рук. Ваза раскалывается надвое. Я не сомневаюсь – он сделал это нарочно. У меня перехватывает дыхание, слова встают в горле. Пушкин берет осколок и бросает его в прорубь окна, скрывая следы преступления. Возможность склеить ценную вазу разбивается о камни внизу. Я кидаюсь на Пушкина, отнимаю у него последний осколок и, повалив его на пол, начинаю месить кулаками лицо. Подбегают ребята из нашей группы. Я кричу: «Он уничтожил ее!»
Мы рассматриваем сохранившуюся половину. Внутри ваза тоже расписана, видны буквы и цифры. Я пытаюсь найти год создания. Но всякий раз, когда прочитываю число, оно растворяется, и в другом месте появляется новая дата, гораздо более древняя.
Затем – похороны. Этот осколок и еще несколько маленьких мы укладываем в футляры, внутренняя полость которых, выстланная красным бархатом, удивительным образом совпадает с формой осколков. Произносим речи, проклиная вандалов и всяких мерзавцев, а также родителей, которые плохо воспитывают детей. Сцена пронизана болью и негодованием.