Помню глубокие и содержательные беседы по проблемам журналистского предназначения и с Отто Лацисом, и Даниилом Дондуреем, и Зоей Ерошок, и Петром Вайлем, и Леонидом Парфёновым, и Лилией Шевцовой, и Владимиром Познером, и Алексеем Симоновым и даже Егором Гайдаром. Не забыть, как в кулуарах Клуба накоротке беседовал с академиком Яковлевым. О чём беседовал? О демократии, точнее – её частых мутациях, которые в нынешнем их виде мудрый Александр Николаевич, помню, грустно предрёк словами Салтыкова-Щедрина: "За морду – и в демократию…"
Помню, как в 2004-ом торжественно вручали первую премию за публикацию по экономическим реформам. Цена приза оказалась очень высока – билет в Страсбург для изучения работы Европейского суда по правам человека. Поездка по независящим от Клуба обстоятельствам сорвалась, и проблему нарушения прав человека пришлось с тех пор лицезреть исключительно внутри российских реалий.
У отечественной журналистики сегодня сложное время. Иной раз кажется, что её больше не существует. Хотя нет-нет она даёт о себе знать неожиданными реинкарнациями вроде последней Нобелевской премии за мир "Новой газете". Значит пресса в России всё-таки жива. Её просветительский дух, бескопромиссная позиция и честное имя. Собственно, то самое, чем вошёл в своё время в историю отечественной публицистики и наш КРЖ.
(Памяти Александра Градского)
Если "поэт в России больше, чем поэт", то настоящий музыкант – тем паче. На рубеже веков в России было по сути две музыки, две песенные культуры, две её философии: одна называлась "Градский", другая – всё остальное. Весовые категории двух культур были примерно сопоставимы. Хотя одну из них олицетворял всего лишь единственный музыкант. Однажды взявший гитару, однажды севший за рояль и однажды открывший слушателям бесконечный космос потрясающего по красоте голоса.
Как и всё космическое голос Градского не умещался в ограниченных объёмах концертных залов и спортивных арен. Ему было всегда тесно, если только впереди не маячила перспектива унестись с земли куда-нибудь подальше, например, к звёздам. Как у Чехова, бесконечная немая степь требовала и молила певца, точно также, наверное, бессловесная вселенная вымаливала тысячелетиями и себе достойное озвучание.
Градский умел положить на музыку и спеть практически всё. Всё самое главное. Историю спеть, культуру, душу народа, его страсть, чаяния и отчаяние. Гениальными аккордами тягался с гениальными рифмами: хоть того же Маяковского, хоть того же Пастернака. И всегда побеждал, доказывая, что всё гениальное может быть положено на музыку. И – спето. Одно условие: браться за это должен тоже гений…