Получив разводной ключ у полусонного соседа, я рванул назад. Они открыли баллон, сделали ещё три капельницы, через час мы погрузились в скорую и поехали в больницу. За всю эту ночь моя жена Ирина ни разу мне не позвонила и не зашла в квартиру мамы узнать о ситуации. Мама оказалась права там, на Киевском вокзале, но об Ирине рассказ ещё впереди.
Сейчас мама лежала в скорой на носилках в кислородной маске, я сидел рядом, держа её за руку. Мама сквозь маску мне прошептала: «Сынок, папа мог ещё долго жить, будь тогда в скорой помощи такие девочки с аппаратурой».
С таким диагнозом «клиническая смерть и инфаркт» выживших пациентов привозят прямиком в реанимацию. От нас же эскулапы от медицины избавились, оставив в коридоре приёмного покоя больницы. Маму поместили в восьмиместную палату. Я разбудил санитарку, простимулировал её, она застелила кровать чистым бельём и пообещала присматривать за больной.
В семь утра я вернулся домой, а Ирина поехала в больницу. В восемь утра начинался обход врача, в девять она отзвонила, сказав, что маме лучше. То, что дальше происходило, подпадает под разряд разгильдяйства, равнодушия, наплевательского отношения, но не врачебного профессионализма. Видимо, решили: пожила старушка, и хватит. Хотя она была крепкой, энергичной женщиной с большой жаждой жизни.
Утром мама захотела есть, но вместо того, чтобы позавтракать в палате, ей сказали: «Пожалуйста». А так как это не реанимация, то направили в столовую. После завтрака она потеряла сознание и там же, в столовой, упала. Её отвезли прямиком на операцию, где поставили кардиостимулятор размером с будильник, укрепив его на шее.
Когда мы с женой примчались в больницу, она лежала, вся ужасно отёкшая, говорила с трудом, но старалась держаться молодцом, подбадривала меня, как могла: «Сынок, всё будет хорошо, ты только не расстраивайся». Я усвоил урок: стоиков не сломить, они сражаются до конца.
Этим же вечером её перевели в реанимацию. Утром я уже был там с продуктами и соками, внутрь никого, конечно, не пускали. Каждое утро в 10 часов выходила завреанимации и сообщала о состоянии пациентов. Она мне сказала: «Не привозите ничего, кроме памперсов. Состояние очень тяжёлое. Мы кормим её через зонд».
Я был бессилен как-то помочь маме, понимал, что теряю ещё одного самого близкого мне человека. Наш брак с Ириной трещал по всем швам, бизнес практически разрушился, впереди маячило банкротство, судебные приставы и коллекторы, как гончие псы, шли по моему следу, и песочные часы отмеряли последние крупицы моей устроенной, благополучной жизни.