То был один из солдат. Худощавый и до неприличия молодой, паренек струхнул, как показалось Масти, едва ли не сильнее, чем он сам. Луна, выглянув из-за туч, осветила его полные паники глаза и безволосое, словно колено, лицо.
– Тебя как звать?
– Ходжес, – простонал юнец, увлекая лекаря за собой. – Вы уже пятый раз меня спрашиваете. Тут брошенный дом, можно спрятаться… Аккуратно.
Масти зашипел, когда обломки забора оцарапали ему затылок.
– Ниже голову, – посоветовал солдат, протиснувшись в щель между досок.
В приземистой хибаре нестерпимо смердело дерьмом и тухлятиной. Петрам поморщился, прикрывая нос порванным рукавом. Радовало лишь то, что непроглядный мрак не позволял разглядеть источник зловонья.
– Где остальные? – прошептал старик, чувствуя, как давит невыносимая тишина.
– Мертвы, – Ходжес из всех сил старался сделать голос твердым. Получалось неважно.
– Как? Все четв…
– Ш-ш-ш-ш… – паренек неожиданно увлек Петрама вправо.
В просторной комнате тусклым контуром выделялось окно, все остальное скрывала абсолютная чернота. Лекарь споткнулся обо что-то мягкое и врезался в стену. Его передернуло при мысли о том, за какую дрянь мог зацепиться сапог, но мысли эти выскочили из головы так же быстро, как и возникли. Ходжес снова шикнул, вжал лекаря в угол и, надавив на плечи, заставил сесть. Совсем рядом зашелестел мусор. В звенящей тишине тяжелое дыхание бандита напоминало хриплое уханье рваного кузнечного меха.
Едва различимое движение в проходе чуть не выдавило крик из глотки Петрама, но солдат вовремя зажал ему рот. Секунд через десять движение повторилось, и темнота в дверном проеме как будто бы сделалась не такой густой. Рядом тихо, но протяжно и с явным облегчением выдохнул Ходжес.
– Этих тварей тут нет! – неприятный мужской голос эхом пронесся по брошенному дому.
– Дерьмо! – донеслось с улицы. – А вы чего встали, мудозвоны?
– Так не видно ж ни хера…
– Хлебало закрой и топай! Тут еще три хаты…
Какое-то время Петрам слышал ругань и пререкания, но потом голоса стали глуше, а вскоре и вовсе стихли. Как долго беглецы таились в загаженном углу, лекарь не знал. Казалось, что прошла половина ночи, но на деле минуло едва ли больше часа. Как бы то ни было, когда Ходжес отважился продолжить путь, ноги Петрама затекли так сильно, что казались совершенно чужими. Спина встала колом, поясница ныла от тупой боли. Отчаянно хотелось напиться, а потом до обеда валяться в теплой постели, закутаться в пушистое одеяло и ни о чем не думать.