Вот такие они, мелочи моей жизни. У меня чувство, будто ты пропустила двадцать серий пятого сезона. Я подумал, что был твоей любимой серией…
Ты нужна мне, Аннабель.
Крепко обнимаю,
Давид
* * *
От раввина Моше Катана – Гарри Розенмерку
Назарет, 14 апреля 2009 года
Дорогой господин Розенмерк,
вижу, что обидел вас советом помыться. Нижайше прошу извинить меня за это. Я вовсе не затем хочу пригласить вас в ешиву, чтобы повязать вам тфилин. Религия наша, как вам известно, не занимается прозелитизмом, а уж менее всего с теми, кто и так еврей (только вот настоящий ли вы еврей, если не подвергались обрезанию? Скоро я всерьез исследую этот вопрос).
Приезжайте просто повидаться, господин Розенмерк. Я не могу приехать к вам. Мне запрещено входить в контакт со свинячьей породой.
Чистосердечно,
раввин из Назарета Моше Катан
* * *
От Гарри Розенмерка – раввину Моше Катану
Назарет, 16 апреля 2009 года
Дорогой мессир раввин,
как это печально для меня – осознавать, что из-за маленького огрызка плоти, сокрытого в трусах моих, я могу быть лишен чести принадлежать к народу богоизбранному. А ведь я, знаете ли, человек благородный, хоть и любитель ветчины. Кощунник!
Знаете ли вы, что скоро станете знаменитостью у модной молодежи Тель-Авива? Кишащее оскорблениями письмо, посланное вами в ресторан «USAVIV», отныне заламинировано и лежит на столах в роли подставки для блюд. А еще в меню, в графе «Яичница с беконом», значится: «Блюдо рекомендовано раввином Моше Катаном»…
А что, если когда-нибудь, ведь события в жизни быстро меняют свой смысл, все это назовут еще и «яйцами Катана»?
И, наконец, еще кое-что: с какой, черт меня побери, стати должен я к вам приезжать?
С превеликим почтением,
Гарри Розенмерк
* * *
От Аннабель Розенмерк – Давиду Розенмерку
Нью-Йорк, 18 апреля 2009 года
Дорогой мой Давид,
есть нечто, о чем я никогда никому не рассказывала и что все грызет меня и грызет.
Что ты делал 11 сентября 2001 года? Ты, конечно, помнишь тот день. Весь мир помнит его. Каждый переживал эту драму на свой лад. Один было подумал, что это просто съемки боевика, у другого в какой-нибудь из башен был кузен, а еще кто-нибудь в это время сидел дома, не в силах шевельнуться, не в силах слова выдавить.
А что же я? Я, Давид?
Помнишь, как вы, все трое, безуспешно дозванивались до меня, и все кончилось мамой в слезах, воющей, а потом она серьезно заболела?