– Похоже, многие не подозревают, для чего рождены, – заявил он гораздо позже, когда научился складывать слова в мудреные фразы.
– А разве ты способен их понимать? – возразил я ему методом детского лепета.
Для меня самым главным были чувства, которые вызывали люди. Когда они будили во мне тревогу и намерения их были непонятны, я стремился уделить им внимание. Для этого я разражался воплем или визгом, чуть менее громким, чем сирена речного теплохода. В то же время я постепенно обнаружил еще иные, таинственные связи, которые проявлялись скромнее и находились где-то за кадром, как идущий дождь за окном. Они представлялись множеством тонких нитей, связующих наш мир с чем-то недостижимым. Тогда я еще не понимал, что все это будет играть для меня критическую роль в неизбежно надвигающемся будущем.
Наша мама могла бы послужить образцом того, как в тяжелых, даже ужасных, условиях можно создать иллюзию уюта и оптимизма, а не выживания. Ее детство прошло до революционной трагедии 1917 года в семье деда – сельского батюшки Николая. Он стал настоятелем уникального по архитектуре храма Преображения в Сибири после того, как перипетии жизни вынудили уехать из Санкт-Петербурга. Там он не был известен в высших кругах, но получил хорошее церковное образование. В семье настоятеля уныние и бездействие считались непростительными грехами. Иные пороки проявлялись, но их не принято было замечать. Сибирское семейство отца Николая быстро разрослось, и вокруг его солидного дома, называемого пятистенком, выросло несколько добротных домов сыновей с их женами и чадами. На Рождество, Пасху и другие праздники в усадьбе запрягались тройки статных лошадей, отчасти для катания важных персон и ретивых молодых компаний, но более всего для душевного удовольствия детей и стариков.
Так и длилось бы это патриархальное существование, но однажды все рухнуло из-за кровавого буйства революций и войн, все стало охвачено огнем и хаосом, противостоянием белых и красных, анархистов и монархистов, зеленых и серо-буро-малиновых. Многочисленное семейство моего прадеда встрепенулось, как растревоженный пчелиный рой, поддавшись панике. Довольно быстро родовое гнездо разорилось и опустело. Однако родственные связи оказались прочными и послужили основой поддержания традиций. Привычные способы общения возрождались в частых контактах, в гулянках с песнями и плясками. Богатая на яркие личности община по призыву отца Николая расселилась по ближним и дальним окрестностям, растворившись до невидимости в новых условиях. Как подтвердилось поступью событий, сделано это было весьма своевременно. Незабываемым фоном моего детства служило то, что на праздники и выходные дни в нашем скромном доме менялись занавески на окнах и скатерти на столах. Мама заменяла их чистыми, накрахмаленными, вместе с недорогим тюлем. Немалым украшением служили самовязы – полотна с народными узорами. Оконные занавеси, как свежие паруса корабля, встречали рассветы, колыхаясь от движений воздуха, наполняя комнаты морскими мотивами. Это выглядело странным – рядом были только большие реки, а моря и океаны располагались неизмеримо дальше, на тех самых куличках.