Что губительнее, для человеческого существа, холод, или жара? Что опаснее, для его жизни, и для его психического здоровья, – пустыня мороза, или пустыня жары? Это, наверно, известно только тому, кто бывал всюду. При случае, спрошу у Фёдора Конюхова. Он бывал во всех стихиях, и ему, одержимому путешествиями, известно многое, что недоступно обывателям. Человек, чья жизнь – сплошное путешествие, страдает, когда ему приходится находиться в одном месте, достаточно продолжительное время, также, как страдает привыкший к статичной, оседлой жизни человек, вынужденный ступить на путь скитаний. Вопрос привычки, – не праздный вопрос, но вопрос самой жизни, её главных консолей.
Южная Африка в корне отличается, от других континентов…, и не только своей природой, но и укладом самой жизни, и менталитетом аборигенов. Что-то первобытное, первородное чувствуется здесь во всём, с чем сталкивается человек, впервые посетивший этот неповторимый уголок земли. Словно всё, на самом деле, началось здесь. Архаика мироздания чувствовалась, как нигде. Здесь было мало отчаянно-цивилизационного…, несмотря на то, что этой землёй, долгое время владели самые агрессивные представители цивилизации, Англосаксы. «Радужная страна» обожжённая апартеидом, и не сломленная интервенциями, была самой «разноцветной страной» Африканского континента. Жизнь кипит там, где «несовместимые ингредиенты» забрасываются в котёл, и где происходит необходимая реакция…, и бурлящей пеной над этим котлом, поднимается самая агрессивная, и в тоже время, самая жизненная материя! – Суспензия силы, желания, и стремления… И при всех сопутствующих при этом, «парах жестокости», «отвратительных газах злобы», и всевозможных «синтетических вкраплениях подлости», она являет собой, самую бодрствующую, самую жизненную форму бытия.
Там, где нет реакции, от «несовместимых ингредиентов», всё и вся спит…, и сама жизнь находится в дремоте. Там мир наиболее приближен к скале…, а его самые прогрессивные, самые жизненные силы, находятся в анабиозе.
Висталь шёл, по этой обильно политой кровью, земле, и его душа, вместо того, чтобы огорчаться, и лить слёзы, ликовала! Чем бы мог гордиться человек, от чего упиваться в своём духе, не имей он в своей жизни, достаточных условий для доблести, для гипертрофированного самовыражения, и самопожертвования? Что ещё могло бы дать ему столько уверенности, столько благородного самосозерцания, если бы не было ни единой возможности для войны? Он хочет потратить себя на достойные вещи…, он хочет посвятить свою единственную жизнь, на ратный труд во имя сверх возвышенных целей! Он не хочет растратиться по пустякам, и превратится в никому ненужную золу, развеянную ветрами проведения. И он питает надежду на то, что когда-нибудь, ему представится случай поменять свою жизнь, на нечто действительно достойное, нечто ценное, – нечто вечное.