– Я так рада это слышать, – в ее глазах блестят слезы, и она сильнее сжимает мою ладонь. – Это прекрасные новости, сынок.
Теперь мне известно, как выглядят слезы облегчения. Маме сейчас для счастья достаточно лишь знать, что ее сын жив, и что я продолжаю бороться. Видя такую искреннюю улыбку на ее лице, я вдруг осознаю, что больше этого не вынесу. Истязать себя – одно, но причинять боль ей – это уже слишком даже для такого дерьмового сына, как я.
– Думаю, мне нужно съехать.
– Что?! – мама роняет из рук вилку, и та со звоном падает на тарелку. Лицо отца при этом остается невозмутимым.
– У меня накоплено достаточно средств, чтобы содержать себя в ближайшие несколько месяцев.
– Да, но зачем? Почему? Мы тебя чем-то обидели? – мамин шокированный взгляд мечется от меня к отцу и обратно.
– Нет, мам, дело не в этом.
– Тогда в чем? Как ты вообще мог до такого додуматься, Ник? – она хватается за голову. – Ты же только недавно вышел из больницы.
– С того случая прошло почти три месяца, мне намного лучше, и я больше не хочу заставлять тебя волноваться.
– Думаешь, если ты будешь неизвестно где, мне станет легче? Ты точно задумал что-то нехорошее! – мама вскакивает из-за стола и в слезах убегает в другую комнату.
Я хочу пойти за ней, но отец тихо откашливается, привлекая мое внимание.
– Оставь ее, – спокойно заявляет он, – ей нужно свыкнуться с этой мыслью.
– Ей просто не все равно, – вырывается у меня, и папа снова хмурится.
– Думаешь, мне на тебя все равно?
– А что нет? – я усмехаюсь, глядя ему в глаза.
– Поверь, гиперопеку двух родителей ты бы точно не выдержал, – он позволяет себе расслабленно откинуться на спинку стула, чем вызывает у меня вспышку неконтролируемого гнева.
– Так ты сделал мне одолжение, когда решил вести себя так, словно я сдох в тот день?
Отец крепко сжимает руки в кулаки, явно пытаясь совладать с собой, чтобы не наброситься на меня.
– Съезжай и не возвращайся, пока не научишься ценить данную тебе жизнь, – он тихо поднимается и, снова нацепив на лицо маску равнодушия, уходит в гостиную.
Я остаюсь сидеть за столом в гнетущем одиночестве. Нетронутая еда лежит на маминой тарелке, она так и не поела. Внутри все сжимается в тугой болезненный комок грусти. Разве можно тосковать по человеку, если он находится в соседней комнате? Каким же глупым ты меня воспитала, мама…