Итак, в школу. Утро. Серое, неприятное и холодное. Самое худшее утром – это холод. Вырывающий меня своими цепкими лапами, звонком будильника, ноющим голосом матери и тошнотворным страхом опоздать из объятий сна, постели и уединения. Вчерашняя ласка страниц книг стоит утром дорого. Это потом, очень скоро, я узнаю, что любая ласка строит дорого. А сейчас утро лишь расплата за чтение и общение с Ленкой. Ленка тоже стоит мне дорого. Хотя она одобряема моими родителями и эта дружба никого не напрягает и не смущает. Дорого стоит её внимание, компания, поддержка, за это я плачу часами одиночества, в утробе которого я могу почувствовать разницу между наличием Ленки и её отсутствием, между часами смеха с ней и походов по развалинам и километрами временной линии, когда её нет и когда тошнотворное бытие выворачивает мне всё нутро.
В школе мы были заодно, впрочем, как и везде. Я сжала в руке отвёртку, она украденный у старшего брата кастет. Наши щуплые тела с коричневых громоздких школьных формах сжались и напряглись. В этот раз пронесло. Ничего не случилось. Мы бросили наши портфели возле парты на третьем этаже и приготовились терпеть. Терпели весь день учёбы, чтения книг и занудства одноклассников. Вечером собрались домой. Но вначале нужно было зайти кое-куда. Мы вышли из школы очень быстро впереди всех, чтобы никто нас не заметил и не выследил. Мы были уверены, что проскользнули незаметно. Выбежали, повернули налево и за школу. Бегом, на спортплощадку с турниками, за кусты и на стройку.
Серая пыльная бетонная коробка будто ждала нас, приветливо разевая рот в радостной ухмылке. Она приняла нас в объятия, в своё уютное нутро, как мама-кенгуру детёнышей. Наша бетонная мама, место наивысшего покоя, оплот нашей безопасности. Я достала пачку. Мы взяли тонкую сигарету палочками, отломанными на кустах. Чтобы руки не пахли. А то влетит. Достали спички. Ленка держала первой сигарету между палочек, я зажгла. Она затянулась со знанием дела. Дым бесперспективно вонял и это облагораживало однообразие окружающего мира. Сизые кольца вылетели из её рта и она закашлялась. Я поцеловала её и забрала сигарету. Шорох заставил меня повернуть голову. Мы сидели у оконного проёма, а в дверях в конца большого пространства этажа стояла фигура.
*
Прыгать было нельзя, высоко, сломаем ноги. Сколько подобных нам погибло под такими недостройками, как эта. Они подошли все вместе, встали над нами полукругом. С одной стороны зияло окно пропастью. С другой шесть грубых тел. Мы бросились им под ноги. Проскочили. Проскочили. Жёсткая рука схватила её за волосы, больно дёрнула. Было обидно, ярость душила, ярость и страх за подругу, которую схватили за руку, но Лена вырвалась. Топот ноги, рука в крови, когда дёрнулась, больно, часть волос осталась в чужой руке. Пришлось опереться о пол, о битую плитку. Волос, рук было жалко! Страшно. И побежали вниз. Воображение рисовало, что будет, если поймают. Мы летели вниз, сложно, потому что слёзы. Душили, текли. Стыд и вина за случившееся. Как глупо попались! Боюсь, что отомстят. Поймают и отомстят – в другое время, по одиночке. Будут издеваться, унижать, бить, возможно, изнасилуют. Будут запугивать, пока не сломают. Сломать – это цель. Это уже было на этой планете не раз, такое постоянно происходило в этом маленьком унылом шахтёрском городке разрушенных степей, дурных генов отсидевшего отродья в местных зонах строгого режима и отсутствия всякого здравого смысла тут жить.