Я сидела, вцепившись в кожаное сиденье, и мое лицо, отрешенное, отчаявшееся, с запекшимися на щеках слезами, было, видимо, таким странным, что Селестэн, когда оглядывался, встревоженно качал головой. За всю поездку я произнесла несколько раз лишь одно слово – «быстрее». На плохих бретонских дорогах меня растрясло так, что, будь мои эмоции в норме, я бы опасалась выкидыша. Но теперь я не думала о ребенке. Не принимала во внимание даже то обстоятельство, что, если Александр вправду убит, мне следовало бы поберечь ребенка хотя бы как память о нем. Все это в тот момент не имело для меня абсолютно никакого значения. Я лишь хотела поскорее быть на месте и понять все до конца.
Ночью похолодало, но у меня с собой не было даже плаща. Я вообще ничего не захватила в дорогу, забыв обо всем. Впрочем, холод меня тоже не тревожил. Я почти не замечала его.
Александр, как говорят, убит. «Что за чушь?» – в который раз спрашивала я себя я, находя в душе тысячу доводов, убеждала сама себя, что такого не может быть. Раньше я отдавала себе отчет, что при его образе жизни такое несчастье вполне может случиться, но никогда и представить не могла, что это произойдет так скоро и внезапно. Мы ведь не помирились толком, почти два месяца не перебросились друг с другом даже словом. И Филипп—он так давно не видел отца…
Несмотря на драматизм ситуации, весьма прозаические вещи, вроде тошноты и рвоты, не оставляли меня. Селестэн дважды останавливал коляску среди темных ночных просторов, чтобы я могла выйти, и меня рвало. Я досадовала на себя: откуда только все это берется, если я не ела вот уже пятнадцать часов? Словом, состояние мое было далеко не бодрым, а когда я выходила из оцепенения, то ощущала вдобавок сильную головную боль. Словно кровь приливала к голове… Потом силы, уменьшавшиеся с каждым часом, вообще оставили меня, и я задремала. А когда проснулась, почувствовала сильный озноб. В экипаже было все-таки холодно.
Кажется, прошел небольшой дождь. Сквозь густые ветви просачивался слабый утренний свет. Приглядевшись, я поняла, что мы находимся совсем близко от Белых Лип.
И сразу же, в ту же секунду, я вспомнила, почему тут оказалась. Сейчас, утром, слова Терновника показались мне особенно абсурдными. Я даже подумала, не сыграл ли он со мной дурную шутку? Ах, если бы! Пусть бы это оказалось чем угодно, даже злой шуткой, только не правдой!