–– Джонатан! Джонатан! – кричала Маргарет мне вслед, когда я удалялся в ординаторскую, я был до такой степени погружен в свои размышления, что не находился в этом мире, от чего мой слуховой анализатор просто не реагировал на побочные шумы извне и почувствовал свою необходимость в этом мире лишь когда женщина догнала меня и потянула за край халата. – Боже, Джонатан, что за скверная привычка гонять за собой уставшую без того женщину. Капитан велел срочно тебя отыскать и отправлять в операционную, поступило много солдат после бомбежки, необходима твоя помощь. – сбитым от небольшой "пробежки" голосом, проговорила женщина, увлекая меня за собой. Хоть она и имела лишний вес, но одно делало её сильнее многих других медсестер, что трудились здесь, это способность делать добросовестно свою работу превозмогая своими силами и усталостью и именно поэтому я всегда работал лишь с ней в паре во время перевязок, либо многочисленных поступлений тяжелых пациентов.
–– Что же, в таком случае идем на эшафот, нас ждет прекрасный вечер. – рассмеявшись проговорил я, толкая её дружески в плечо. С ней у меня всегда не получалось быть настоящим, она обладала способностью сделать даже самого унылого и скучного человека в такого же жизнерадостного и веселого, как и она сама. Мы последовали вперед по этому длинному коридору, который озаряли огромные белоснежные окна, располагающиеся тесным рядом по одной из стен этого корпуса. Моему батальону крайне повезло, ведь работать мне пришлось, пожалуй, в самом лучшем госпитале, как по оснащению, так и по интерьеру, по крайней мере так нам рассказывал старик Мюллер, пристаревший немец, который перебрался в Англию вот уже тридцать лет назад и ставший уже давно чистейшим англичанином. Он работал с нами не покладая рук, штопая шеи и лица солдатиков, что пострадали от рук его соотечественников. За свою жизнь Мюллер успел поработать во многих госпиталях Великобритании, в том числе и в Эдинбурге, и с его слов, нигде не видывал такой обстановки как в нашем госпитале.
Мы спустились с Маргарет вниз, на первый этаж, где располагался сортировочный пункт, заполоненный десятками раненных истекающих кровью солдат и не меньшим количеством хирургов, которые развернули операционные прямо здесь, не транспортируя пострадавших наверх, что естественно, принесло бы лишние затраты во времени, а нам этого было не нужно, ведь счет жизни этих людей шел на минуты. А мы, соответственно, были теми, от кого зависела их жизнь, капитан Корнуэлл всегда был крайне позитивно настроен в такие минуты, кто знает, быть может это комплекс неполноценности, заставлял его радоваться над горем, представляя, что от его рук будет зависеть выживет человек, либо же нет или это было что-то иное, что скрывало его черствое сердце, ведь всегда, где есть твердость, внутри есть нечто антагонистическое ей. Мягкость, добродушие, человечность. Никто не знал и не понимал его сути и, наверное, не понял бы уже никогда.