(«Еще томлюсь тоской желаний…»)
Так спустя шесть лет после знакомства и безумной страсти Эрнестина стала второй женой поэта.
Люблю глаза твои, мой друг,
С игрой их пламенно-чудесной,
Когда их приподымешь вдруг
И, словно молнией небесной,
Окинешь бегло целый круг…
Но есть сильней очарованья:
Глаза потупленные ниц,
В минуты страстного лобзанья,
И сквозь опущенных ресниц
Угрюмый, тусклый огнь желанья.
(«Люблю глаза твои, мой друг…»)
Эта женщина вдохновила Тютчева на создание таких шедевров любовной лирики, как «С какою негою, с какой тоской влюбленной…», «Вчера, в мечтах обвороженных», «Не знаю я, коснется ль благодать…», «1 декабря 1837», «Она сидела на полу…». Она родила ему трех детей: Марию (1840), Дмитрия (1841) и Ивана (1846). В сентябре 1844 года под влиянием жизненных обстоятельств Тютчев принял решение вернуться в Петербург. Начиналась вторая, русская, жизнь Федора Ивановича. Тютчеву – 41 год.
Жизнь в России для семьи оказалась сложной: постоянные денежные затруднения, непривычный климат, неустроенный, по сравнению с европейским, быт; а главное – дети, свои, крошечные, с детскими болезнями и почти взрослые падчерицы с новыми взрослыми проблемами. К Петербургу Эрнестина Федоровна так и не привыкла, не увлекали ее и успехи в «модном свете»; охотно отпуская супруга блистать в аристократических гостиных, она с удовольствием занималась детьми, домом, много и серьезно читала, а позже подолгу жила в родовом имении Тютчевых в Орловской губернии. Федор Иванович начал томиться, скучать, рваться из дому… Ему стало тесно внутри семейного круга.
Как дымный столп
светлеет в вышине! —
Как тень внизу скользит,
неуловима!..
«Вот наша жизнь,—
промолвила ты мне,—
Не светлый дым,
блестящий при луне,
А эта тень, бегущая от дыма…»
(«Как дымный столп…»)
В таком состоянии души и сердца застало Тютчева знакомство с Еленой Денисьевой. Елена Александровна была женщиной красивой, смелой, темпераментной; роман с нею развивался бурно и страстно. Последовали скандал и общественное осуждение.
Чему молилась ты с любовью,
Что, как святыню берегла,
Судьба людскому суесловью
На поруганье предала.
Толпа вошла, толпа вломилась
В святилище души твоей,
И ты невольно постыдилась
И тайн и жертв, доступных ей.
Ах, если бы живые крылья
Души, парящей над толпой,
Ее спасали от насилья
Бессмертной пошлости людской!