– Ме-е-едленный лифт, – протянул Альфред.
– Дом довоенный, – напряженным голосом пояснил Чип. – Чрезвычайно престижный.
– Знаешь, что он собирается подарить матери на день рождения? Для нее это будет сюрприз, но тебе-то можно рассказать. Он везет ее в Париж, на восемь дней. Два билета первого класса, восемь суток в «Ритце»! Такой вот Дин человек, для него семья – всё. Представляешь? Сделать матери такой подарок! Ал, ты ведь говорил, что один только дом наверняка обошелся им в миллион долларов? Ал?!
– Дом большой, но построен кое-как, – с неожиданной энергией возразил Альфред. – Стены тонкие, как бумага.
– Все новые дома так строят, – вступилась Инид.
– Ты спрашивала, какое впечатление произвел на меня их дом. По-моему, это показуха. И креветки – тоже показуха. Никакого вкуса.
– Мороженые, наверно, – предположила Инид.
– Люди с легкостью покупаются на такие штуки, – продолжал Альфред. – Месяцами только и разговоров, что о горах креветок. Сам посуди, – обратился он к Чипу, словно к непредвзятому наблюдателю, – твоя мать до сих пор о них рассуждает.
На миг Чипу показалось, будто отец превратился в незнакомого симпатичного старика, но он знал, что в глубине души Альфред все тот же тиран, горластый и склонный к рукоприкладству. Четыре года назад, когда Чип последний раз навещал родителей в Сент-Джуде, он прихватил с собой тогдашнюю свою подружку Руфи, юную марксистку из северной Англии, и эта крашеная блондинка сперва нанесла целый ряд оскорблений лучшим чувствам Инид (закурила в доме, громко расхохоталась при виде любимых хозяйкой акварелей с видами Букингемского дворца, вышла к обеду без лифчика и отказалась попробовать даже ложечку салата из водяного ореха, зеленого горошка и кубиков чеддера под густым майонезным соусом, который Инид готовила по праздникам), а после подкалывала и провоцировала Альфреда, покуда отца не прорвало: «черные» погубят эту страну, «черные» не способны сосуществовать с белыми, они рассчитывают, что о них будет заботиться правительство, они не умеют вкалывать до седьмого пота, чего у них напрочь нет, так это дисциплины, а кончится все это резней, уличной резней, и ему наплевать, что Руфи о нем думает, она тут гостья – в его доме, в его стране – и не вправе критиковать то, чего не понимает; а Чип, предупредивший Руфи, что его родители – самые консервативные американцы в Америке, исподтишка улыбался ей, как бы говоря: «Ну, всё, как я обещал!» Не прошло и трех недель, как Руфи бросила его, сообщив мимоходом, что он гораздо больше похож на своего отца, чем думает.