Фред засовывает в рот острый осколок ириски и тщательно разжевывает, лицо ходит ходуном, на губах выступает коричневая слюна и начинает подтекать. Глаза у него мрачные до черноты, и они дрожат – у него дрожат глаза. Такое я видел и прежде. Он молчит. Голуби беззвучно ковыляют в высокой траве. Я жду. Но терпенье быстро иссякает, и я спрашиваю: – Что случилось? – Фред сглатывает, по худенькому кадыку пробегает дрожь. – Когда я ем, я глух и нем. – Фред засовывает в рот еще ириски и медленно раскусывает их. – Чего ты рассердился? – шепчу я. Фред подъедает все ириски, комкает коричневый пакетик и пуляет его на тротуар. На него с криком пикирует, распугивая голубей, чайка, проносится на бреющем над асфальтом и взлетает на фонарь. Фред откидывает челку со лба, она тут же снова падает на глаза, он больше не поправляет ее. Наконец заговаривает: – Что это ты наговорил старухе? – Эстер? – Кому ж еще? Вы уже просто по имени? – Я голоден, меня мутит. И больше всего мне хочется прилечь на траву, где ходят вперевалку голуби, и заснуть. – Ничего я не говорил, не помню. – Помнишь наверняка. Подумай-ка. – Ну не помню я, Фред. Честное слово. – Я помню, а ты, значит, не помнишь? – Не знаю, правда. Ты поэтому злишься? – Вдруг он упирает мне руку в затылок. Пальцы сжаты в кулак. Я съеживаюсь. – Ты идиот? – спрашивает он. – Нет, не знаю, Фред. Слушай, будь так добр, веди себя как человек. – Быть добрым? Ну, уже теплее. – Пожалуйста, не говори так. Не надо. – Он растопыривает пальцы и пропахивает ими мне по лицу, от них сладкая вонь, как будто он натирает меня клеем. – Повторить, что ты сказал? – Да. Повтори. Что я сказал? – Фред наклоняется ко мне. Я отвожу глаза. – Ты сказал: «спасибо»!
У меня гора с плеч. Я-то думал, что ляпнул что-нибудь другое, ужасное, зазорное, чего ни в коем случае говорить нельзя, чего я даже и не знал, а оно раз – и само вырвалось у меня, у пустозвона. Я прокашлялся. – Спасибо? Я так сказал? – Да! Так ты, черт побери, и сказал: спасибо! – Фред орал, хотя мы сидели на одной скамейке, впритирку. – Спасибо большое! – надрывался он. Я не совсем понимал, чего он взъелся. И пугался все больше. Еще чуть-чуть, и обдуюсь. Я не дышал. Мне страшно хотелось ответить правильно, впопад, но как угадаешь, когда неясно, что у него на уме.