Генеральша сидела, по обыкновению, на наугольном диване, в полулежачем положении.
Мамзель Полина сидела невдалеке и рисовала карандашом детскую головку. Калинович представился на французском языке. Генеральша довольно пристально осмотрела его своими мутными глазами и, по-видимому, осталась довольна его наружностью, потому что с любезною улыбкою спросила:
– Вы помещик здешний?
– Нет-с, – отвечал Калинович, взглянув вскользь на Полину, которая поразила его своим болезненным лицом и странностью своей фигуры.
– Верно, по каким-нибудь делам сюда приехали? – продолжала генеральша. Она сочла Калиновича за приехавшего из Петербурга чиновника, которого ждали в то время в город.
– Нет, я здесь буду служить, – отвечал тот.
– Служить? – сказала генеральша тоном удивления. – Какую же вы здесь службу имеете? – прибавила она.
– Я определен смотрителем уездного училища.
Мать и дочь переглянулись.
– Что ж это за служба? – сказала первая.
– Это, верно, на место этого старичка… – заметила Полина.
– Да-с, – отвечал Калинович.
Мать и дочь опять переглянулись. Генеральша потупилась.
Полина совсем почти прищурила глаза и начала рисовать. Калинович догадался, что объявлением своей службы он уронил себя в мнении своих новых знакомых, и, поняв, с кем имеет дело, решился поправить это.
– Мне еще в первый раз приходится жить в уездном городе, и я совсем не знаю провинциальной жизни, – сказал он.
– Скучно здесь, – проговорила генеральша как бы нехотя.
– Общество здесь, кажется, немногочисленно?
– Кажется.
– Оно состоит только из одних чиновников?
– Право, не знаю.
– Но ваше превосходительство изволите постоянно жить здесь? – заметил Калинович.
– Я живу здесь по моим делам и по моей болезни, чтоб иметь доктора под руками. Здесь, в уезде, мое имение, много родных, хороших знакомых, с которыми я и видаюсь, – проговорила генеральша и вдруг остановилась, как бы в испуге, что не много ли лишних слов произнесла и не утратила ли тем своего достоинства.
– Я с большим сожалением оставил Москву, – заговорил опять Калинович. – Нынешний год, как нарочно, в ней было так много хорошего. Не говоря уже о живых картинах, которые прекрасно выполняются, было много замечательных концертов, был, наконец, Рубини.
– Он там очень недолго был, два или три концерта дал, – заметила Полина.