– Ты счастлив сегодня? – проговорила Настенька, когда они уже стали подходить к дому.
– Да, – отвечал Калинович, – и этим счастием я исключительно обязан вашему семейству.
– Отчего же нам? Я думаю, своему таланту, – заметила Настенька.
– Что талант?.. В вашей семье, – продолжал Калинович, – я нашел и родственный прием, и любовь, и, наконец, покровительство в самом важном для меня предприятии. Мне долго не расплатиться с вами!
– Люби меня – вот твоя плата.
– Разлюбить тебя я не могу и не должен, – сказал Калинович, сделав ударение на последнем слове.
– Не должен! – повторила Настенька и задумалась. – Но если это когда-нибудь случится, я этого не перенесу, умру… – прибавила она, и слезы в три ручья потекли по ее щекам.
– О чем же ты плачешь? Этого никогда не может случиться, или…
– Что или?..
– Или я должен переродиться нравственно, – отвечал Калинович.
– Я верю тебе! – проговорила Настенька, крепко сжимая ему руку.
На некоторое время они замолчали.
– Дело в том, – начал Калинович, нахмурив брови, – мне кажется, что твои родные как будто начинают меня не любить и смотреть на меня какими-то подозрительными глазами.
– Да кто же родные? Капитан? – спросила Настенька.
– Я уж не говорю о капитане. Он ненавидит меня давно, и за что – не знаю; но даже отец твой… он скрывает, но я постоянно замечаю в лице его неудовольствие, особенно когда я остаюсь с тобой вдвоем, и, наконец, эта Палагея Евграфовна – и та на меня хмурится.
Настенька вздохнула.
– Они догадываются о наших отношениях, – проговорила она.
– Из чего ж они могут догадываться? Я в отношении тебя, по наружности, только вежлив – и больше ничего.
– Как из чего? Из всего: ты еще как-то осторожнее, но я ужасно как тоскую, когда тебя нет.
– Зачем же ты это делаешь?
– Ах, какой ты странный! Зачем? Что ж мне делать, если я не могу скрыть? Да и что скрывать? Все уж знают. Дядя на днях говорил отцу, чтоб не принимать тебя.
Калинович еще более нахмурился.
– Капитан этот такая дрянь, что ужас! – проговорил он.
– Нет, он очень добрый: он не все еще говорит, что знает, – возразила Настенька и вздохнула. – Но что досаднее мне всего, – продолжала она, – это его предубеждение против тебя: он как будто бы уверен, что ты меня обманешь.
– Как он хорошо меня знает! – проговорил Калинович с усмешкою.
– Он решительно тебя не понимает; да как же можно от него этого и требовать? – отвечала Настенька.