Но лучшую стрижку попробовала Зина в Париже.
Сама парикмахерская удивила Зину.
За соседним зеркалом метросексуальный парижанин с легкой сединой на висках, в белоснежной рубашке и обтягивающих джинсах укладывал бабульке ее сиреневые единичные волосы в мелкие кудряшки на бигуди и мило с ней ворковал. Та же читала журнал моды через большую лупу, с шумом перелистывала страницы своими наманикюренными, с бриллиантами пальцами и клала на его стол чаевые. Когда же пришла забирать ее гувернантка и усадила в кресло и повезла, Зина еще долго думала, зачем человеку в кресле маникюр и прическа.
Поразило ее и мытье головы – целый ритуал: руки мастера нежно обхватывали ее голову, массировали, вминали, трогали… Приятно.
Когда же она пыталась объяснить на ломаном английском языке, чего же она все-таки хочет, мастер поставил ее и практически сухие волосы подстриг так, что она целый месяц не знала ни фена, ни щипцов. Волосы сами ложились так, будто она только утром вернулась из Парижа… Жаль, не спросила Зина, как звали ту девушку в Париже, а то знала бы, как зовут лучшего в мире парикмахера.
Однажды Зина поняла, что весна просто никогда не придет, ее надо звать – и звать ее надо рьяно, сильно, громко. В этот день она заставила Наташу постричь ее как можно короче. Получилась стрижка под мальчика. Зине она шла. Форма черепа и шея были на виду. Но Володю это испугало: не узнал он Зину, не признал своей, боялся даже трогать эту чужую голову.
Зина же чувствовала себя юной красоткой, да и весна сразу пришла.
С тех пор ждал Володя Зину из парикмахерской со страхом, просил заранее: «Пожалуйста, только не под мальчика… А можно так же, как тогда в Париже?»
Вот и сейчас весна на подходе, но никак не придет, и записалась Зина к Олегу…
Зинины воробьи жили рядом с ее домом в большой елке. Она часто наблюдала за их семейно-гнездовой жизнью, и большее всего ее удивляло, как они попадали сквозь колючие мелкие иглы – прямо на лету, с размаху – именно туда вглубь. Ни разу Зина не услышала в их чириканье «Ой, я укололся…» или «Блин, промазал…»
Или воробьи были слишком громкими, или и впрямь попадали домой без промаха. Скорее всего, переводчик из Зины был никудышный.
Могла Зина долго размышлять, о чем же воробышки так болтают по утрам: ссорятся ли они или зовут детей завтракать, может быть, рассказывают друг другу сны. И вообще, снятся ли сны воробьям? И было ей всегда смешно, когда доходила она до абсурда в своих мыслях: ходят ли воробьи на работу? Ссорятся ли они, кому сегодня идти за хлебом? И ревнуют ли они своих жен? По их чириканью можно было понять, что точно ссорятся, стопроцентно, но вот о чем…