Я снова попытался объяснить ей, что мне нужно списать. Но, видно, она всё ещё размышляла о прочитанном. Наверное, у неё было точно такое же ощущение, как у меня, когда я замечтаюсь на уроке и вдруг слышу: «Куницын, к доске!» Я налёг на энергичность и выразительность жестов, но – безрезультатно. Я хотел заорать, но снова вспомнил, что «ключ» у Верфи.
Я взбеленился. Я колотил себя по голове, показывая Римке, какая она дура. Иногда сгоряча промахивался и попадал по лицу, но в пылу ярости не замечал этого. Я пилил большим пальцем руки по шее, объясняя, что оторву ей голову, и впервые пожалел, что вовремя не постриг ногти. Я бросил кепку на пол, стал её топтать, забыв про то, что шуметь нельзя. Я рвал на себе футболку, царапал щёки, кусал локти, или пытался это сделать. Но она всё равно не поняла. А может и поняла. Во всяком случае, она указала мне на дверь. Иногда за такой эгоизм я Римму просто ненавижу.
С досады я повернулся и пошёл. И опять заблудился. Причем надолго. От скуки я брал с полки первую попавшуюся книгу и читал по одной главе, бросая книгу за книгой и хватая другую. А когда поднял глаза от десятой книги по счету, выход как-то вдруг нашёлся сам. Это был заговор!!!
Я «выхватил» у Верфи свои «ключи» и выскочил в коридор, намереваясь выкричаться там всласть. Но внезапно раздался звук иерихонской трубы, или, говоря прозаическим языком, звонок на перемену, и меня сбило с ног цунами шума. В первую минуту я приготовился к худшему, но, когда собрался с мыслями, понял, что до светопреставления, пожалуй, ещё далековато. Окончательно придя в себя, я убедился, что это всего лишь последняя перемена.
В библиотеке все были лишены права на разговор. Здесь же оно предоставлялось всем, и все нарушали право на это окружающих. Как говорил Экзюпери, нет в мире совершенства.
Как только я пришел домой, папа перестал смотреть футбол, а мама уронила солонку в кастрюлю с супом и ахнула:
– Володя, тебя побили?
– Поскользнулся? Упал? – с улыбкой спросил папа.
Я вздохнул.
– Все мы оскальзываемся на жизненном пути. Но ещё Конфуций сказал, что величайшая слава не в том, чтобы никогда не ошибаться, но в том, чтобы уметь подняться каждый раз, когда падаешь.
На следующее утро мама меня в школу не пустила.
Солнце медленно опускалось к горизонту и зябко куталось в прозрачное лиловое облако. Состав, стуча колёсами, торопливо бежал поперёк золотисто-розовых лучей, не петляя, к линии горизонта, как будто стараясь перерезать эти струи света, на закате ещё более ослепительные, чем днём. Деревьев не было, так что свет беспрепятственно проникал в незашторенные окна.