– «Comment se sont formé les dogmes»[1],– поправила Наташа.
– Все единственно, – сказал Петр Евсеич, – прононс, матушка, не в счет, кто к тридцати годам диалект выдолбил… Проницательный трактатец, – он похлопал себя по оттопыренному карману пальто, – переводик хочу состряпать; в Женеве, может господь помилует, и тиснем, ги! ги! ги!.. А иное дело и это вздор, Алексей Васильич. То да се, историческая точка зрения, внешности… Любопытно-с, что говорить! Тюбингенская эта школа… занимательно-с… И параллели эти всякие… ги! ги! ги! Однако, на мой взгляд, все это для популярного чтения, – кто хватил выше, тому скучно на исторической точке зрения. Историческая точка зрения не только не все, но и не самое важное-с… ги! ги! ги! Удивляетесь?
– Напротив, нисколько. Для человека науки, я думаю, самое важное найти основные начала явления, его законы, и следовательно…
– Ну да, ну да, – нетерпеливо перебил Перелыгин, – вы вот изволите говорить Ренан, значит, пренебрегали богословием. А я всем ему обязан-с… Внутренний смысл-с… постройки-то внутренний смысл куда умней раскрывается, нежели по Штраусу, либо по господину Ренану. Удивляетесь?
Струков ответил:
– Вы ведь по необходимости шли этим путем? А то конечно, начали бы… не с схоластики?
– Никогда!.. – горячо возразила Наташа. – О, как вы действительно ничего не понимаете в этом. И что такое схоластика? Зачем схоластика? Ориген, Афанасий Александрийский, Григорий Нисский, Василий Великий – схоласты, по-вашему?
– Ориген – еретик? – с смущением пробормотал Струков.
– Эх, вы… еретик! – воскликнула она, кусая губы, чтобы не рассмеяться.
– Ну, ну, кипяток, молчи! – шутливо погрозился Петр Евсеич и с мягкой улыбкой опять обратился к Струкову: – Это вы правильно, Алексей Васильич, путь мой был по необходимости, почти из-под палки. А что Оригена анафемствовали – не суть важно. Я же вот еретик, по-вашему, – а скажу что-нибудь подходящее, вы ежели и не поверите, так примете во внимание… ги! ги! ги!
– Какой же вы еретик? – удивился Струков.
– Ну, раскольник, все равно да еще беспоповской секты – Спасова согласия-с.
Алексей Васильевич засмеялся и сказал – больше из учтивости, что и в этом так же мало понимает, но по Щапову судя – раскол учреждение почтенное.
– А как же не почтенное, – сказал Петр Евсеич, – афоризм: «Богомерзок-де перед богом всяк любяй геометрию», – у нас и до сих пор свят… ги, ги, ги! Нет-с, Алексей Васильич, и к Щапову, и к другим ох какие нужны поправки. Вот этак же в Париже пришлось мне насчет Выгорецкого общежития спорить. Они этого не понимают… Тятенька-покойник у меня был некоторый закоренелый столб, – что оставалось делать пока не вывернулся из его когтей? Да и после. Вы не поверите, был я уже глава фирмы, и… тово, развернулся… парти де плизир с французинками и прочее тому подобное… так покойница маменька собственноручно лестовкой отхлестала… ги, ги, ги!.. Аль, говорит, забыл сосуд сатанин, что в кормчей написано: «Або в судне будет латина ела, то измывши, молитва сотвориша»? Вот он каков был путь. Даже с творениями святых отец выходили чудеса: что по-словенски напечатано – читай, а по-граждански – не смей. Спасибо, один уважаемый старец подсобил, урезонил родителя. А с Фомой Аквинатом… ги, ги, ги! Вот случилась история! Приобрел я тайком грамматику Кюнера, изволите видеть, хотел латынь выдолбить, Аквината прочитать, – ведь западную-то церковь без него не поймешь… Ну, было мне за эту латынь!