Я начал подниматься с самой нижней ступеньки: помню, мне, как самому младшему, дали такой крошечный кабинет, что моим сотрудникам приходилось подниматься с мест, когда кто-то приходил, потому что иначе дверь было не открыть. Тогда я намеревался служить в Сенате полгода, не дольше. Но в результате я продержался так долго, что успел побывать, в разное время, председателем судебного комитета и комитета по международным отношениям. За шесть сроков, которые я был сенатором, многое изменилось: что-то к лучшему, что-то к худшему. Я служил с последними сторонниками сегрегации из южных штатов, а потом стал свидетелем того, как принесли присягу Кэрол Мозли-Браун и Барак Обама. В 1973 году у нас не было ни одной женщины-сенатора. Сегодня их шестнадцать, и у одной из них есть серьезные шансы занять в будущем президентский пост. В залах заседаний комитетов, в конференц-залах, в гардеробе и в зале заседаний самого Сената я наблюдал всеобщее падение нравов и растущее нежелание моих коллег посмотреть на мир глазами другого человека. За две кампании я видел, как партийные интересы ставят во главу угла, а еще наблюдал, что деньги все больше получают решающее значение как в предвыборных кампаниях, так и в управлении. Но я также видел тысячи маленьких проявлений доброты в отношении политических оппонентов и сотни поступков, исполненных личного и политического мужества.
Правила и традиции Сената направлены на то, чтобы его члены раскрыли на службе все свои лучшие качества. В начале моего первого срока президенту Ричарду Никсону суды приказали передать им уотергейтские пленки[3], и казалось, что над правительством замаячил конституционный кризис. Президент попросил сенатора Джона Стенниса посодействовать ему в этом деле: прослушать записи, сделать для коллег краткий отчет, но не раскрывать содержание пленок всему Сенату. Стеннис отказался. Он не будет выступать на стороне исполнительной власти; пленки с записями должны быть доступны всем. Джон Стеннис действовал принципиально, и его целью было поддержать Конституцию. Я помню, что он сказал в тот день на собрании Демократической партии: «Я долго и упорно думал о том, в чем состоит моя обязанность. И я решил, что долг чести обязывает меня… Я ведь служу Сенату. Не президенту. Поэтому я не буду слушать эти пленки. Я служу Сенату».