В нашей компании Тера была звездой. Компания у нас была с творческим уклоном, к тому же благополучной с точки зрения гендерного равновесия. Таня и Дима, поженившиеся, по их словам в 8-ом классе «после физики» так, переругиваясь, как подростки, рассчитывали дожить до старости. Игорь, будучи эстетом, годами стоял на перепутье: встретив в очередной раз кандидатку на роль жены, достойнейшую во всех отношениях, не мог решить: удочерить или жениться? Жениться или удочерить? У Руслана было столько внебрачных детей от его аспиранток, что матримониальные церемонии явно были не для него. Две «девушки» обзавелись мужьями повторно, а Тера и Лена «не разлей вода» со студенческих лет, имели скорбный статус брошенных жен и матерей одиночек. Добрый Молчанов иногда сажал Теру к себе на колени, Тера зажмуривалась, качала головой так, что позванивали ее прекрасные восточные серьги и громко шептала: «я уже лет десять не сидела на коленях у мужчины!» На что язвительная Лена каждый раз говорила, притворяясь завистливой: «счастливая, ты должна еще помнить!»
Казалось, что праздников в году очень много: государственных и около, Новый год, майские и еще дни рождения с пирогами, подарками, длинными платьями и шляпами из бумаги… А потом все как-то перестали быть молодыми. В начале девяностых уехала в Америку Лена, а следом Тера. Все еще пошучивали, что Тере не с кем стало играть в слова. В слова Тера с Леной резались ожесточенно, как матерые картежники в секу. Бралось какое-нибудь бесконечное слово вроде гидроэлектростанция, сверхпроводимость или шикарное эксгибиционизм и из него выдаивались слова, десятки слов. Раскрасневшиеся дамы кричали, жестикулировали, Тера жульничала, пыталась впарить узбекские слова (она родом из Ташкента), уверяла, что «арбакеш» или «курбаши» слова исконно русские, призывала в свидетели «Слово о полку Игореве» с его «лепо» и «бяшить». Но в Америке подруги рассорились, даже не разговаривали, живя рядом.
Мы встретились в Москве два года назад. Тера приехала на похороны единственного сына. Леня не прижился в Америке, вернулся в Москву и умер от инфаркта совсем молодым. Тера выглядела растерянной даже удивленной, осиротевшей. Она уже не носила каблуков, но тяжелые восточные серьги были на своем месте и некстати позванивали при движении. Ее прекрасные иудейские кудри были стянуты аптечной резинкой с двумя пластмассовыми красными шариками, а сэкондхэндовые камуфляжные штаны говорили об утрате эстетических идеалов. Мир рухнул.