* * *
Из окна тягуче дуло. Фотий, не открывая глаз, потёр ухо и тут же почувствовал щекой влажную подушку. Как нещадно разнотемброво: гремяще, звеняще, шуршаще звучит ветер. Сухие свистящие хрипы. Короткий вздох и судорожный выдох. Это музыка тёмных грязных улиц, трактиров, каморок, затхлых клетушек, серых домов, недугов, измождённой хвори и тусклого неба.
Вдруг – вспышка в окне. Молния? Литавры? Гром. И внезапно вспомнился вчерашний фортепианный вечер. Финал. Как сошёл Достоевский со сцены, как с непобедимой силой бросились к нему слушатели, окружили, нарастали кругом него, протягивая руки, лишь бы коснуться. Тихую улыбку бесконечного сострадания на губах его скрыла спинами публика.
Фотий направился к выходу из залы сквозь рой людей. Поспешно, чтобы не расплескать среди благодарственного смятения то, что наделал с ним этот человек.
И тут возле одной из коринфских колонн белого мрамора тихо возник перед Фотием незнакомый осанистый господин и внезапно преградил ему путь.
– Постойте. Повремените. Вы ведь непременно напишете о впечатлении от того, что довелось нам услышать, верно?
Фотий молчал, пытаясь вернуться в мир вопросов и ответов.
– Не отвечайте. Слушайте. Мне очень хочется помочь ему, редкому музыканту. Но всё существо моё – в фантастическом напряжении… я представляю, какие соблазны терзают его душу. Соблазны, которые всегда подстерегают воплощённого художника. Готов ли он, получивший столь ценный дар от Г-спода, приумножить его и вернуть тому, кто одарил? Только что мы услышали нечто дивное, порождённое неслыханным талантом. Солнце, гроза, свет, тьма, жизнь, смерть… Вся душа тут! Музыка к литургии и остроумная пьеса сделаны в совершенстве. Но… ведь они выдержаны в одном духе. Вы слышите меня? Литургия и пьеска! Так не должно быть! Светские идеалы не могут звучать как христианские. Это безумие! И… несчастье. Сие происходит от того, что в талантливом исполнителе нет истинного христианского смирения. Вы согласны со мной? Поразмышляйте, милостивый государь.
Незнакомец во время всего монолога проникновенно смотрел в глаза Фотию, а напоследок взглянул инквизиторски и, не поклонившись, скрылся за колонной.
«Сейчас встану и запишу. Нет, вначале приму душ, чтобы сбросить оцепенение от смутных грёз и чарующих восторгов. Красиво… А вот ещё: перескакиваешь эдак через пространство-время и сосредоточиваешься на точках, о которых грезит сердце. Там и тогда… Явь уже или сон ещё?»