Что от него светлее,
И качала тишину,
В нежности хмелея.
Говорила и скажу
Сотни раз, наверное:
На растущую луну
Да на полночь верную,
На вечернюю зарю,
Утро предрассветное —
Через годы я храню
Солнцеимя светлое.
Мне хочется, хочется
до дрожи в коленях,
до кома в горле,
до боли в пальцах
Приникнуть к тебе,
Раскинуться пеной;
Из сердца исторгнуть;
Словно на пяльцах
Вышить на стенах
Светлое,
лёгкое,
Солнцу подобное,
Полное зарева,
Самозабвенно
Исторгать ковкое,
Губам удобное,
Ясное в мареве
Имя твоё…
Да, есть у меня странный маленький демон,
Карманный, почти безобидный:
Днём тихо сидит и не просит он хлеба,
Не слышно его и не видно.
Он дремлет, свернувшись клубочком уютным,
К полуночи сил набирая.
И я б не сказала, что очень он мудрый,
Но сила в нём скрыта иная.
От века в цвет крыльев вороны укутан,
Послушен негласным законам,
Он будет скрываться во тьме бесприютной,
Пока Солнце на небосклоне.
С закатом же меркнет и под образами…
И вот, под покровами ночи
Потянется он, подмигнёт мне глазами
И скажет: «Соскучился очень!
Пора и за дело. Отложим молитвы,
Тебе я принёс вожделенье —
И ныне и присно, как лезвием бритвы,
Пути отсекать к просветленью.»
И в тысячный раз за мгновеньем мгновенья
Сольются в немыслимой жажде…
Но знаешь, особое есть упоенье
Тебя в искушеньи возжаждать!
Ты загрустил. И вряд ли обо мне…
Ты загрустил. И вряд ли обо мне…
Наверное, на сумеречном ложе
Другую греешь ты, всего верней,
Что на меня она ни капли не похожа.
Наверное, красивее, чем я,
Умнее, и конечно же, моложе.
А у меня – морщинки и семья,
Да и характер мой тяжёл и сложен.
Ты, вероятно б, счастлив с нею был
И, верно б, в радости дожил до гроба,
Но нет, ты никого бы не любил,
Так как меня: мы знаем это оба.
И нет во мне ни боли, ни тоски,
Сомненья или ревности гнетущей.
А это – просто глупые стихи,
Разминка перед сном грядущим.
Ты снова исчезнешь, когда твой сосуд переполнится мною,
Когда даже солнце отбросит печальную тень,
И отблески неба багровою вспыхнут зарёю,
И в розовой дымке потонет угаснувший день,
И станет темней даже самая звёздная полночь…
Я выйду из дома, умоюсь росой луговой,
Глотну из раскрытых ладоней полынную горечь,
Разденусь, вдохну запах трав… И стану другой…
Я сану собакой – той, что караулит остывшие угли.
Их вновь не разжечь (никому подойти не даёт),
Я стану собакою, той, что сидит, стиснув зубы